Bellingcat: работаем лучше, чем спецслужбы

21 апреля 2017

460

Bellingcat: работаем лучше, чем спецслужбы

Появившийся летом 2014 года международный коллектив Bellingcat перевернул представление о том, как должны проводиться журналистские расследования. Оказалось, имея достаточно усидчивости, желания и внимательности, обычные граждане могут собирать и систематизировать информацию о военных преступлениях, совершаемых за десятки тысяч километров от их компьютеров.

Название Bellingcat отсылает к басне Эзопа «Кот с бубенцами» — о том, как мыши собирались надеть на кота колокольчик, чтобы знать об его перемещениях, и о том, как сложно это сделать. Большая часть расследований Bellingcat посвящена Сирии и Донбассу. Российские власти особенно не любят Bellingcat за расследование падения «Боинга» на Донбассе в 2014 году.

Александр Литой поговорил с американцем Ариком Толером, одним из лидеров Bellingcat, об их нынешней деятельности и планах на будущее: какие военные больше оставляют следов в соцсетях, какие войны интересуют людей и о том, как Bellingcat станет «Фондом борьбы с коррупцией» для Великобритании.

— Как вы пришли в Bellingcat?

— В то время, когда был сбит «Боинг», я работал в США в банке. Как и многие другие, в свободное время я начал расследовать падение «Боинга». О падении «Боинга» было очень-очень-очень много данных в сравнении с другими катастрофами. Например, 11 сентября 2001 года — это всего несколько видеороликов и фотографий. А в связи с «Боингом» есть десятки фотографий и видеороликов, масса свидетельств: десятки людей писали в Twitter, «Одноклассниках» и «ВКонтакте» то, что они видели.

— Почему так? В 2001 году было меньше камер?

— Да. Трагедия 11 сентября произошла очень быстро: самолеты врезаются в башни и все. В случае с «Боингом» есть масса свидетельств, как в течение нескольких недель до этого перемещался «Бук», из которого сбили самолет. Это был пазл, головоломка, которую нужно собрать. Мне кажется, мы ее решили, хотя это и было очень сложно. Я начал волонтером, а через год стал получать зарплату в Bellingcat. Смог бросить «настоящую работу» в Америке, потому что у моей жены есть медицинская страховка. В США она очень дорогая: если бы у жены ее не было, я бы не бросил работу. Bellingcat не может отдельно тратить $15 тысяч в год на медицинскую страховку для меня.

— Раньше вы делали карьеру в банке. Как сейчас вы определяете свою деятельность: информационная, правозащитная?

— В банке я был аналитиком, но не работал с деньгами. Я работал в сфере безопасности, анализировал риски. Мы собирали и проверяли информацию: есть ли тайфун или стрельба в городе, в котором у нас есть офис и сотрудники? Например, перестрелка происходит в полукилометре от нашего офиса: важно, чтобы наши сотрудники очень быстро узнали об опасности. Во многих крупных компаниях есть такие управления. Я отработал там два года. И в банке, и в Bellingcat мы собираем и анализируем информацию из открытых источников: из СМИ, соцсетей, Youtube. Часто бывают фейки, и нужно, например, быстро понять — действительно ли есть стрельба в центре Парижа?

— Как устроен Bellingcat?

— У нас пять сотрудников с зарплатой, 10-15 человек в нашем аккаунте Slack, они очень активны, и ещё 20 человек, которые не в Slack, но иногда пишут для нас как волонтеры. Всего нас 40 человек, половина — очень активны. По три-четыре человека из США, Германии и Голландии, другие — со всего мира. Некоторые наши участники работали в очень хороших компаниях, но не могли там публиковать то, что хотели бы.

— Google — основная поддерживающая вас компания?

— Да, мы получили от них три гранта. Мы собираем, анализируем и сохраняем доказательства военных преступлений в Сирии для Google. Для этого мы создаем специальную платформу, которой смогут пользоваться ученые, правозащитники. Она будет систематизировать такую информацию. Надеемся, что эту платформу мы сможем использовать и для анализа других войн: в Йемене, Ливии и других. Изучая события в Сирии, мы не «работаем против России»: мы собираем информацию и о российских, и об американских, и о сирийских военных преступлениях.

Зачастую люди, находящиеся в зоне конфликта, не перестают пользоваться социальными сетями: публикуют фотографии, видео, указывают геолокацию. Из этой информации можно узнать детали происходящего. Фото РИА «Новости»

— Почему так получилось, что технологии анализа открытых данных первыми начали осваивать гражданские люди, любители? Вы сделали это раньше спецслужб?

— Насколько я понимаю, спецслужбы тоже используют эти технологии, но хуже. Внутри спецслужб своя иерархия, правила. Наши инструменты — это почти только Google. В их руках — масса других возможностей. Но мы — волонтеры, мы ничем не ограничены, у нас больше энтузиазма. В спецслужбах люди работают «с восьми до пяти», долго могут ждать одобрения на то, чтобы заняться какой-то темой. Мы же делаем то, что хотим, у нас никакой бюрократии. Хотя это скорее предположения, я никогда не работал в спецслужбах.

— Почему Bellingcat принципиально работает только с открытыми данными и не пытается как-то еще получить информацию?

— Это принцип: наши расследования базируются на материалах, которые точно так же доступны читателям. Если бы мы работали с тем, чего нет у читателей, открытия для нас не были бы настоящими.

— Bellingcat пропагандирует, учит людей оперировать открытыми данными. Вы не считаете, что это может быть опасным? С помощью ваших технологий можно очень мощно вторгаться в частную жизнь человека.

— Да, это может быть опасно. Например, после взрыва на Бостонском марафоне на сайте Reddit «расследователи-любители» ошибочно «нашли» человека, устроившего взрыв. Этот человек совершил самоубийство. Или история с «Пицца-гейтом»: конспирологический рассказ о том, что якобы педофилы, состоящие в Демократической партии, совращают детей в одной из пиццерий в Вашингтоне. В результате один из поверивших в это пришел в эту пиццерию и произвел несколько выстрелов. К счастью, никто не погиб. Это очень-очень-очень плохие расследования по открытым данным. Или, например, проект «Миротворец», опубликовавший адреса жен и детей российских пилотов в Сирии.

— Анализ соцсетей, открытых данных дает возможность собрать огромное количество информации о человеке. Это же можно использовать и просто в преступных целях? Вы даете людям мощное оружие, никак не ограничивая его распространение.

— В США полиция уже советует не писать о себе слишком откровенно в соцсетях. Не нужно писать в открытом доступе: «Через две недели я уезжаю отдыхать на Мальдивы». Если за вами следят преступники, они поймут, что в это время вас не будет дома, и ваш дом можно обворовать. Через пять-десять лет будет во много раз опасней, технологии работы с открытыми данными в любом случае широко распространятся.

— По истории с «Боингом». Я понимаю, что, может быть, исторически важно установить, что это был российский «Бук», может быть исследовательский интерес... Но так ли важно, что «Боинг» сбили именно российские военные? Это, конечно, доказательство участия России в донбасских событиях, но не единственное — есть и сотни других. Был хаос, все были на взводе — при других обстоятельствах самолет могли же сбить и украинцы? В любом случае, это — незапланированная трагедия. Может быть, тут большая вина Украины, которая не закрыла воздушное пространство, и авиакомпаний, которые не прекратили летать над зоной боевых действий?

— В этом есть вина и Украины, и России. Самое главное — чей «Бук» и кто сбил «Боинг». Украина знала, что у сепаратистов есть противовоздушное вооружение — и не только «Буки». В отличие от некоторых других участников Bellingcat, у меня никаких эмоциональных связей с этой трагедией не было — мне было интересно установить истину. У нас есть несколько голландцев, а в Голландии почти каждый знает кого-нибудь из погибших в «Боинге». Я не думал, что могу «изменить траекторию истории», занимаясь этим расследованием. Я просто знаю русский язык, знаю соцсети, в которых общаются люди, — и, соответственно, могу найти свидетельства, видеоролики, фотографии, важные для изучения трагедии.

— Ваши успехи в освещении событий на Донбассе во многом основываются на том, что российское командование не сообразило, какой огромный массив важной информации солдаты способны разместить в социальной сети «ВКонтакте». Сделали ли российские военные какие-то выводы? Или уже нереально убрать соцсети из жизни военных?

— Сейчас активность российских военных в социальных сетях ниже. Либо они поняли, что это наносит им ущерб, либо сейчас на Донбассе событий меньше, чем раньше. В Сирии, конечно, много российских солдат. Но в Украине работают российские телефонные сети («Билайн», МТС, «Мегафон»), а в Сирии — нет. Потому сравнивать с Украиной сложно, у российских военных в Сирии гораздо меньший доступ к интернету. Также в Сирии гораздо более отобранный контингент, чем на Донбассе: больше спецназа, военных профессионалов.

— А сами сирийцы много постят о своей войне?

— Сирийцы — да. Почти в каждой сирийской деревне есть люди, которые очень-очень быстро снимают и загружают в интернет видео, фотографии, информацию. Для меня это было сюрпризом: инфраструктура в Сирии слишком разрушена. В Сирии очень плохо работает интернет, но можно получить доступ к спутниковой связи. Многие солдаты воюют с камерой GoPro на шлеме — для них это как компьютерная игра. Особенно иностранцы, сражающиеся на стороне курдов: у каждого бойца обычно Instagram, Twitter и GoPro. Некоторые бойцы Вагнера действуют в том же стиле.

— Я открыл ваш сайт и сразу наткнулся на подробную аналитику боевых действий в Сомали. В России никто не знает, что происходит в Сомали: последний раз сколько-то лет назад слышали о пиратах. Очень много войн проходит без международного медийного интереса. Если не будет войн (как на Донбассе и в Сирии), к которым привлечено внимание, — вы же не сможете получить гранты, волонтеров?

— Это вопрос курицы и яйца: война в Йемене никого не интересует, потому что о ней никто не пишет, или о ней никто не пишет, потому что она никого не интересует? Донбасс уже постепенно отходит на второй план. Я о нем еще пишу, но, кроме украинцев, уже почти никого он не волнует, даже россиян.

Война сейчас — самая громкая для нас тема, но мы начинаем публиковать и другие материалы. Например, мы разбирали экологическую ситуацию на Донбассе — сформировавшуюся и в результате войны, и до нее: например, из-за нелегальных шахт-«копанок». Как и коррупцию, это можно расследовать с помощью открытых источников. Если войны в Сирии и на Донбассе закончатся, нам нужно будет искать новые темы. Это, конечно, будет хорошей проблемой.

— Часто ли вы занимаетесь расследованиями в области коррупции?

— Мы часто помогаем кому-либо в этом. Например, OCCRP (Organized Crime and Corruption Reporting Project, международный консорцум журналистов-расследователей — прим. ред.). Игги Останин из нашей группы опубликовал много расследований о семье Алиевых в Азербайджане. Вскоре мы опубликуем очень большой отчет об офшорах в Великобритании. Надеемся, что мы займем такое же место там, как «Фонд борьбы с коррупцией» в России.

argumentua.com