03 января 2019
2383
Валерий Родос, сын следователя НКВД Бориса Родоса, ближайшего сотрудника Лаврентия Берии, лично пытавшего Исаака Бабеля, Всеволода Мейерхольда, членов Политбюро Косиора и Чубаря, – о своей книге "Я – сын палача", жизни, эмиграции и тяжелом осмыслении семейной истории.
В архивах ФСБ сохранилось письмо Мейерхольда, где режиссер описывает применявшиеся к нему "методы следствия":
"Меня клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам, по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам. В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим кровоподтекам снова били этим жгутом… Следователь все время твердил, угрожая: "Не будешь писать, будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного тела".
В 1953 Борис Родос сам был арестован, а через три года расстрелян за "измену родине в составе группы лиц".
Спустя полвека его сын Валерий, бывший преподаватель логики Томского университета, ныне живущий в эмиграции в США, написал автобиографическую книгу с шокирующим названием "Я – сын палача". Автор совершенно откровенно рассказывает читателям о своей травме и о том, как всю жизнь преследовала его "тень отца".
– Я ведь не писатель. И никогда не хотел им быть. Но судьбой отца я болел всю жизнь. Тяжко. Вживался, примерял к себе, оправдывал его, судил, приговаривал. Приводил в исполнение… Написал книгу и… выздоровел. Старался, но мне не очень важно, хорошая ли вышла книга. Я освободился. Больше не пишу.
– Отзывы были. Три отрицательных, один из них в меру хамский, три положительных, кисло-сладких. Обратной связи, слава Богу, не было. Написала одна женщина, какая-то родственница коллеги моего отца. Ее интересовали детали. У этого коллеги, кстати, все в порядке, с почетом похоронен. Родственница живет в его квартире. Фамилию не назову. Еще меня отыскали полтора десятка бывших студенток, в основном филологов, прифрендились.
– Мама говорила, что отец много времени проводил со своей любимой старшей дочерью Нелей, водил ее в театр, беседовал. Мне ничего этого не досталось. Я ни разу с ним не разговаривал, редко видел. Самые яркие воспоминания связаны с футболом. Он очень любил футбол, и кажется, знал всю команду московского "Динамо" лично, за руку. Мы как-то ходили на футбол с каким-то огромным дядькой. Потом я узнал, что это был министр МГБ Меркулов. И еще запомнил: мы играем с ним в крохотной прихожей квартиры в футбол, и он шутливо отталкивает меня пузом.
Может быть, он делал это много раз, часто, но запомнил я только один случай: папа приготовил всем еду. На большой сковородке яичница с помидорами – не бог весть какая еда, но зато сам папа делал. Иногда для всех сразу он нарезал арбуз. Арбузы он выбирал на звук, щелчками, это у меня от него. Резал, высекая острые углы, то вверх, то вниз, потом разваливал арбуз, и получались как бы две короны. Наверное, просто, но сам я не пробовал и больше не встречал.
(письмо написано в 1947 году после денежной реформы. – РС)
– Нет, я не чувствовал себя врагом народа, я ему чужой. И он мне. У меня возник встречный вопрос: а чего добиваетесь вы сейчас этим интервью? Моего покаяния? Хотите еще раз оттоптаться? Зачем вам это?
– Да, я хороший, умный и талантливый, жалко, еще жив.
Если вот сейчас, скажем, Путин решит полностью восстановить тот режим, найдется столько палачей, сколько потребно
– Тут момент, где я ни с кем не согласен. Моя позиция проста: там, где нет должности – палач, там их и нет. А если объявить вакансию, набежит сколько требуется. Нет, ничему не поможет покаяние. Если вот сейчас, скажем, Путин решит полностью восстановить тот режим, найдется столько палачей, сколько потребно. Вне и независимо. Вообще эта погоня за ведьмами, в какой уже раз, наказание людей и их детей за вину государства… Давайте не разрушать Бастилии, а прекратите их строить. И есть еще одно: глубоко уверен, что личная вина Сталина сильно преувеличена. А Ленин? Мао? Ким? Пол Пот? Виновата идея (преступная) коммунизма. Необходимо большое исследование: "Работа и вина". Виноват ли хирург, который ошибся, и пациент умер; строитель, у которого дом развалился и похоронил под собой тысячу. Солдат, который убивает незнакомых ему людей. Вообще является ли выражение "Я делал свою работу"– индульгенцией?
– Разоблачение отца сделало мои лекции противозаконными. Ну как можно доверять ему, если у него отец палач? Только уехать, увезти детей.
– Могу ошибаться, но думаю, никому. Может быть, Сухотин () знал. Студенты не знали. Я, вообще, за публичность, но она наотмашь хлещет по людям, иногда безвинным.
– Никто из знакомых прямо не обозвал и не оскорбил.
Я удирал, не за колбасой ехал. 15 лет до пенсии мыл полы в местном роддоме, за это время моя жена, оба сына выучились на компьютерщиков
– Я ехал в 50 лет, беспомощный, слабый, ни языка, ни специальности, ни умений, ни родственников, ни знакомых, ни друзей. Я удирал, не за колбасой ехал. 15 лет до пенсии мыл полы в местном роддоме, за это время моя жена, оба сына выучились на компьютерщиков. Мы купили прекрасный дом в Провиденсе, потом продали его и купили две квартиры во Флориде. Не бедствуем. В Америке чертова уйма недостатков, но это прекрасная, добрая страна.
– Все три жены старшего сына – русскоговорящие. И у младшего тоже. В компаниях редко появляются американцы, говорят без акцента, читают русскую литературу, больше интересуются Трампом, чем Путиным. Были по два раза в России, старший даже в Томске.
– Только в наручниках могу там оказаться, только на расстрел.
– Ненависть? Нет, пожалуй. Обида, недоверие. Один из моих учеников приглашал лекции почитать его ученикам. Все оплачивал. Не хочу ворошить, это все осталось в той, несчастной жизни. Вообще среди моих френдов на ФБ человек 20 томичей, многих я не помню.
– Меня посадили за несколько месяцев до 17-летия. Я – маленький, косоглазый еврей, с таким отцом и такой биографией. А то бы... Все мои тогдашние тексты (все стихи, например) пропали.
– Подбивал одноклассников организовать партию, свергнуть режим и построить подлинный коммунизм. Не горжусь, но и не стыжусь. У меня был маленький срок, я тогда полагал, что в этой стране так и положено.
– Зачем это? Собирались как одноклассники, на центральной улице, гуляли, ругали руководство. Ничего интересного. И люди средние.
– Я сжег все свои документы, завел новые, ни на что не надеялся, но закончил второй раз школу с медалью и поступил. Знаю много людей, кто закончил МГУ и сел, но чтобы сел и закончил – вроде бы я один.
– Система-то была тоталитарной, но в ней было много дырок, уничтожали документы тысячи людей. Но меня самого удивляет, что после отсидок многие становились писателями, артистами. Трудно объяснить.
– Логика. Какая-то псевдонаучная чепуха.
– Логика была в оппозиции к власти. Один из моих преподавателей и научных руководителей – Александр Зиновьев (), другой – Юрий Гастев (), с которым мы общались и тут, в Америке. К Чехословакии относились сочувственно, но, сожалею, на демонстрацию не ходил.
– И мои друзья-одногруппники, и некоторые доверенные преподаватели знали, что я сидел, про отца, я думаю, не знали. Я вел антисоветские беседы у нас на логике, все им сочувствовали, даже члены КПСС. А тень отца, тяжкий этот груз, я чувствовал всегда, не ежеминутно, но ежедневно.
Мой редактор предложил мне сменить название на "Я, сын палача...". Посоветовался с женой и сыновьями, нет, так честнее. Книга не о нем, обо мне: "Я – сын палача"
– После политического лагеря, я был значительно более подкован, на своем факультете я был очень грамотным, уважаемым студентом, со мной побаивались вступать в спор. Книга? Мне страсть хотелось избавиться от этой боли. Я тут, в Америке написал ее, и один из моих лучших, любимых учеников, очень богатый человек, он умер в этом году, предложил помощь. Сам нашел издательство и оплатил. Мой редактор предложил мне сменить название на "Я, сын палача...". Посоветовался с женой и сыновьями, нет, так честнее. Книга не о нем, обо мне: "Я – сын палача". У вас там пишут разное про "детей и внуков палачей...". Что они понимают про это...
– Когда началась борьба с космополитами, одновременно вычищали КГБ от евреев. Мы жили в Крыму, и отца уволили. Он долго был без работы, примерно год. Потом его взяли в связь и послали на какие-то курсы в Киев. У него умер отец, мой дед, мы жили в одной квартире. Он приехал, кажется, я видел его тогда в последний раз. В Крыму он оказался, потому что в борьбе Берии с Меркуловым занял какую-то не ту позицию. Его любимая дочь, моя старшая сестра, и его старший брат говорили мне, что отец неоднократно хотел застрелиться. Семье было бы легче. Его арестовали, когда стали брать всех, кто близок к Берии.
– Ни в какие архивы я даже не пытался соваться. Читал газеты, от мамы знал мало, да и не принято было женам знать и дома говорить. Пытался представить себе. Это ведь не документальная книга, не об отце, а о том, как живется сыну палача. Бодался теленок с дубом. Даже не теленок, а цыпленок… и не бодался. Я, наверное, плохо отвечаю, но вопросы какие-то не про то. Вот мои дети купили с рук несколько документов отца. Кто-то их сохранил, выкрал, продает. Не купили (запросили очень дорого) книгу, где его пометки: он читал стихи со сцены, видимо, сам писал. Стихов его я не видел, но, по текстам, вроде они были.
– Они неплохо живут, никак со мной не сравнить. Жизнь не счастливая, но – машины, девки, парашюты, охота, ныряние, их любят, им лайкают. Но дедом очень интересуются. Сами много находят, иногда сами же и отгавкиваются. И никогда не отказываются послушать, если я говорю о себе, о лагере, об отце.
– Какой-то журналистик, по случаю, написал, что знаком со мной, что может доставить интересующимся мои автографы, что мы неоднократно встречались... Это нашел мой сын и в очень сильной форме ответил, что все это ложь, и заставил снять нашу общую фотку. Я хотел вмешаться, но он сказал "уже не надо".
– Множество рынков. Все можно найти, кроме того, что нужно.
– С тем, что нельзя вырваться. Не верил, что это можно изменить, благодарен Горбачеву.
– Смешно. Два лучших места в стране для логика: кафедра логики философского факультета МГУ и отдел логики ИФАНа объявили, что готовы или хотят взять меня. Я был лучший. Но! Беспартийный, еврей, без московской прописки, зато сам сидел по 58-й, отец расстрелян... Было написано много писем. Академик Берг, известные профессора известным профессорам. Однако ближе Томска для меня места не нашлось. Моя отсидка, тем более мой отец, – не самое страшное. Отсутствие московской прописки. Еврей, не член КПСС – вот почему меня не брали в Москву, Одессу, Минск, Баку, всюду, куда меня проталкивали. Я был не средним, а одним из лучших студентов, меня уважали. Я до сих пор дружу со своими любимыми учителями, после 50 лет знакомства. У меня много учеников, много любимых учеников, некоторые вышли на мировой уровень. Никого из них не отпугнул ни я, ни мой папа.
– Я и организовал КВН в Томске. Было так. Мой тогдашний друг Меськов привез команду КВН МГУ и предложил мне за два дня организовать свою. Капитаном взяли Кукушкина, его и до сих пор помнят в Томске. Я был председателем жюри. Много еще вопросов у вас? Мне вообще-то умирать уже пора.
– Мой дед, отец отца был хорошим портным. Отец был вторым из пятерых. Старший – стал главным фармацевтом большого города, следующий после отца – довольно известный актер, играл в нескольких фильмах вторые роли, легко можно найти, младший был крупным строителем в Москве. Мама, сестры всегда меня поддерживали. Одна из сестер поступила на тот же факультет, что и я, на три года раньше меня. Дядья же сами боялись нашей фамилии, один уехал из страны одновременно со мной, хотя был в высокой степени обеспеченным.
Я бы руку, ногу, жизнь отдал, чтобы мой папа стал, как его отец, портным
– Была такая песня "и, если Родина прикажет быть героем, у нас героем становится любой". Родина приказывала быть стукачом, и их набрались миллионы, выйди на лестничную площадку одной из квартир, может быть той, что у тебя за спиной, –стукач. Родина приказывала быть палачом. И набралось добровольцев, сколько требовалось, а могло бы быть и больше. Я бы руку, ногу, жизнь отдал, чтобы мой папа стал, как его отец, портным. В какой-то другой семье бились бы головой об стену, плакали бы и каялись. Моя бы семья горя не знала, оно грянуло бы в другой семье. Социальный заказ! Не было бы заказа – и мой папа, быть может, неглупый, со способностями еврей, сумел бы стать и хорошим, и полезным. Когда-то я собирал коллекцию этих их высказываний: Молотов говорил: "А что я мог сделать?", Каганович говорил: "Мне приказали, я исполнял", Микоян, Хрущев... Да, наверное, и сам Сталин так мог сказать. Но отвечать приходится мне и моим детям. Впрочем, вы не задали еще одного важного вопроса: осуждаю ли я или оправдываю своего отца?
– Конечно, осуждаю. Не следовало ему откликаться на этот призыв, вступать в дьявольский легион. Но я всю жизнь мучился вопросом, а у меня хватило бы (точно не знаю, чего), чтобы удержаться не вступить?.. Не знаю. И есть твердая уверенность, что 95% нынешних наших граждан с радостью и добровольно вступили бы, особенно те, кто сейчас все это яростно осуждают.
– Я писал ее месяца три. Меня вырвало этой книгой. Я не писатель, писал как мог, мог бы лучше – лучше бы и написал. Когда поставил точку, испытал облегчение: справился. А терапевтический результат наступил только после выхода книги в 2008 году. Моего отца расстреляли, я уехал, не тащите грех семьи на моих детей и внуков. Мы не такие уж плохие.
