Буллинг - он же моббинг, он же дедовщина

В прошлом году зафиксировано 109 тысяч обращений детей и их родителей по поводу травли в школе.

Попробуйте набрать в смартфоне слово "буллинг". Система Т9 тут же предложит более понятный ей вариант — "боулинг".

И если вдуматься, она не так уж неправа. Как и в боулинге, в буллинге тяжелый шар (насилие), как кегли, сбивает с ног наших детей, выстроенных в ряд иерархической системой школы и дистанцировавшимися родителями. Разница в том, что в боулинге наша цель — сбить как можно больше кеглей. И мы широко открываем глаза, целясь как можно тщательнее, чтобы шар полетел туда, куда нужно. В жизни же мы надеемся, что насилие никогда не коснется наших детей.

Но шар летит. И часто мы запускаем его сами. Когда от страха, бессилия, непонимания, незнания и усталости мы закрываем глаза, наши дети падают...

В прошлом году, по словам руководителя Директората инклюзивного и внешкольного образования Минобразования Ларисы Самсоновой, зафиксировано 109 тысяч обращений детей и их родителей по поводу травли в школе.

Минюст уже запустил информационную кампанию #СтопБуллинг. Минобразования разрабатывает план противодействия травле в школах. А депутаты Верховной Рады инициировали законопроект №8584, предусматривающий административную ответственность за буллинг.

Но, честно говоря, наказание за буллинг и покрывательство со стороны педагогов в виде штрафов от 340 до 850 грн выглядят не слишком убедительно.

О том, что делать системно, на разных уровнях, в издании ZN.UA беседовали с детским психологом Светланой Ройз.

Светлана Ройз

— Светлана, резонансные видео, на которых подростки избивают своих ровесников, вызвали дискуссии о том, что современные дети более жестоки. Но ведь буллинг — явление не новое. Стало ли оно масштабнее?

— На самом деле системным изучением буллинга занимаются очень давно. До нас докатилось только сейчас. Тема невероятно глобальна. Раньше это называлось моббингом. В советской армии — дедовщиной. Везде, где есть власть и подчиненные, где не простроены коммуникации, где есть страх, тревога, недоверие, ощущение опасности, проявления буллинга в той или иной форме есть и будут.

Надо понимать, что буллинг — это система. Если убрать из нее жертву, на это место станет другой ребенок. Работать нужно со всеми участниками буллинга и с теми, кто об этом слышал. Зрители — тоже в группе риска. Они могут примыкать как к насильникам, так и поддержать жертву. Зрители, совершающие какое-то действие, из группы риска как раз выходят.

На видео — открытая форма буллинга. Это ужасно и запредельно страшно. Но гораздо опаснее не физические, видимые, а скрытые формы буллинга. Потому что про них нет обращений, это не выставляется как запрос общества и, самое страшное, — воспринимается как вариант нормы. А согласно исследованиям, жертвами буллинга становятся как раз те, кто готов промолчать, кто готов терпеть, кто изначально считает себя недостойным и жертвой.

— Что дает основания говорить именно о детском буллинге?

— Тему начали изучать с детского буллинга. Буллинг (и моббинг) — это больше о подростковой среде. Сейчас есть еще одна разновидность — кибербуллинг, тоже важная и жесткая тема. Но опыт работы со школьным и социальным буллингом для меня намного жестче, поскольку непонятно, с чего начинать работу. Проблема очень многомерная. Точечные выдергивания кого-то или чего-то одного не помогут. Если буллинг уже зародился в какой-то среде, это значит, что среда вирусная. И независимо от того, уходит ребенок из школы, или что-то происходит с самими буллерами, вирус уже есть в системе, и ее всю нужно чистить и исцелять.

— Последнее видео из Одессы вызвало в соцсетях споры о том, кто больше виноват и ответственен за подобное — семья или школа? Что вы об этом думаете?

— Проблема системная. Когда я начала ее исследовать, то почувствовала, что моих возможностей все охватить не хватает: от ребенка — к семье, учителю, классу, школе, обществу…

В буллинге всегда есть жертва, насильник и свидетели. На самом деле есть еще скрытый инициатор. Им может быть кто угодно — как сам преследователь (буллер), так и, очень часто в подростковой (или детской) среде, взрослый, учитель, который может выполнять эту роль неосознанно.

Если проанализировать, дедовщина в армейской системе была выгодна. "Деды" держали вертикаль подчинения. Это как выстраивание новой иерархии.

До тех пор, пока буллинг будет выгоден, пока каждый из нас не научится защищать свою внутреннюю территорию, выстраивать ненасильственные связи, это явление, к сожалению, будет. Если посмотреть глобально, то сейчас мы все нередко набрасываемся на кого-то, кого вначале возвели на пьедестал. Это ведь тоже буллинг.

— Давайте попробуем разделить проблему на уровни.

— Давайте. Первое: мы понимаем, что проблема многомерная, и нет одних виноватых в семье и одних виноватых в школе. И на самом деле нет ни одного виноватого ребенка.

На уровне семьи наша задача — подготовить ребенка. Его психотип, с которым он будет потом "звучать" в школьной жизни, формируется до семи лет.  

И здесь важно уважать границы ребенка. Стучимся ли мы к нему в комнату? Хватаем ли без спроса, чтобы поцеловать? Говорим ли "переодевайся" в присутствии других людей? Позволяем ли себе в присутствии других людей его критиковать? Говорим ли, например, "из-за тебя я не реализовалась — не пошла на работу"? Или не просто говорим, но ощущаем, что принесли себя в жертву, тем самым внушая ребенку чувство вины?

Важно, как мы относимся к дракам, если в семье несколько детей. Дети могут драться и конфликтовать. Это нормальный опыт. Но удается ли нам сохранять баланс — моего внимания, любви хватит на вас всех, я на стороне каждого из вас, давайте вместе решать задачи так, чтобы в выигрыше были все? Показываем ли мы детям, что сами просим о помощи, когда нам нужно, и позволяем ли им просить о помощи? Потому что в системе буллинга ребенок боится рассказать о том, что ему плохо. У него есть опыт — в дошкольном возрасте ему не раз сказали: "Так дай сдачи".

— Кстати, нужно ли давать сдачи?

— Я бы заменила это слово на "отпор". "Дать сдачи" и "дать отпор" — разные модели коммуникации. "Дать отпор" означает, что когда на мою территорию кто-то вторгается, я вовремя считываю сигналы о том, насколько это действительно опасно. И тут ремарка: если мои коммуникации в семье изначально небезопасны, я привык к тому, что в любой момент эмоциональное состояние родителя может измениться, и меня могут наказать, это значит, что моя система, поддерживающая безопасность, находится в состоянии возбуждения все время. И я либо все время буду давать отпор, совершенно неравноценный воздействию, либо у меня вообще не хватит сил защищаться, поскольку моя нервная система истощена.

— Тут есть еще вопрос равноценности отпора.

— Правильно. С самого маленького возраста мы должны учить детей:

1. Если тебе неприятно, ты можешь об этом открыто говорить. 2. Если на тебя направляется вербальная агрессия, ты можешь ответить словом, но не физически. 3. Если кто-то воздействует на тебя физически, ты можешь дать телесный отпор, потому что слова тут бесполезны.

Наше поколение учили, что договориться можно обо всем. На самом деле, если нас уже бьют, мы не можем сказать: "Это неинтеллигентно. Давайте общаться ненасильственно". Я не говорю, что мы должны ударить в ответ. Но нужно остановить занесенную на нас руку и попытаться перенаправить агрессию. Если я не даю этот отпор, то показываю, что мои границы уязвимы.

Мы учили наших детей (и я в том числе), что можно чего-то не замечать. Но ведь если мы не замечаем каких-то проступков, то в наши границы будут вторгаться все больше. До тех пор, пока мы это все-таки не заметим. Поэтому лучше сразу подавать сигнал: я вижу, в моей системе это не позволено.

Очень важная тема — отношение к агрессии. Буллинг — это агрессия в своей самой проявленной, злокачественной форме. А тема агрессии в нашей культуре абсолютно не изведана.

depositphotos /alphaspirit

Здоровая агрессия была подавлена. Всем нам в детстве говорили: "Не злись. Ты же хороший. А злиться — плохо". Но для того, чтобы пойти на новую территорию, критически осмыслить новые знания, сказать преподавателю, что думаешь иначе, здоровая агрессия необходима. И когда во время кризиса "трех лет" мы подавляем любые, совершенно закономерные в этом возрасте, вспышки неповиновения ребенка, то напрочь лишаем его возможности сказать "нет". Если не даем ребенку побунтовать в разумных границах, он потом живет с ощущением, что ни на что в жизни не может повлиять.

Мы не можем изымать из жизни детей тему агрессии. Агрессия — это энергия. Ее надо направить в позитивное русло. Если энергия бесхозна (в школе или в социуме), то сама находит себе путь.

На самом деле, когда родители говорят ребенку "не злись", "не рисуй черным или красным" (это же цвет агрессии), — это не про детей. Дети могут испытывать огромное количество эмоций и переживаний. Это взрослый так говорит ребенку: "Я боюсь смотреть на то, что с тобой происходит". Когда ребенок говорит, что ему плохо, а ему на это отвечают: "Не обращай внимания", то на самом деле родитель говорит: "Я не могу тебе помочь".

Мы отводим глаза от того, что страшно. А сейчас ситуация в нашей стране такая, что нам всем надо набраться взрослости и смотреть — на смерть, страх, насилие, буллинг. Мне кажется, это качество взрослого человека — не отводить глаза. К сожалению, не всегда, но очень часто, оказывается, что рядом с детьми, которые стали жертвами, находятся родители, которые не могли смотреть на разные сложные ситуации.

— Жертвой буллинга может стать кто угодно?

— Каждого ребенка, попадающего в новую среду, пробуют на слабо.

Буллеры — это дети с высоким эмоциональным интеллектом, они очень хорошо чувствуют, как простраиваются коммуникации, легко считывают сигналы, но не умеют эмпатировать, то есть сопереживать.

На развитие у детей эмпатии у нас есть буквально 10 лет. Находясь в эмоциональной близости с авторитетным для него человеком, ребенок научается чувствовать и сочувствовать.

Кто-то рождается с включенным эмпатическим сознанием, гиперчувствительным. И тут есть обратная сторона: чувствовать внутри себя все, что ощущает человек, который находится рядом, очень ресурсозатратно. Кстати, гиперчувствительные дети-эмпаты часто становятся жертвами буллинга. Их надо учить простраивать границы.

Часто родители говорят ребенку: "Тебе меня не жалко? Пожалей меня". На самом деле это вызовет гиперответственность и парентификацию, когда ребенок становится родителем для своего родителя. И это тоже может быть предпосылкой, чтобы стать жертвой.

Родитель должен вернуть себе роль взрослого. Если я хочу почувствовать отклик ребенка, то могу заменить слова "пожалей меня" на "посочувствуй мне". Или можно сказать: "Мне плохо, но ты не виноват в этом. Мне будет приятно, если ты меня погладишь, обнимешь или принесешь водички".

Очень важны коммуникации внутри семьи. Это про эмоциональную вовлеченность детей. И тут мы все время сталкиваемся с тем, что современные родители устали, выгорели и уже не могут воспринимать то, что напоминает о чувствах. Я по себе знаю — когда читаю страшные новости, то уже не ужасаюсь количеству смертей. Это говорит о выгорании, травматизации. А если это происходит, то я уже не могу быть чувствительной и к своему ребенку. Мы не можем выключить одно чувство, мы выключаем сразу все. Поэтому важно, чтобы родитель заботился о своем ресурсе. И в сложной ситуации позволял себе просить о помощи и принимать ее. Это нормально. Но многие из нас только сейчас этому учатся.

Семья создает безопасную подушку, опору и поддержку. Ребенок должен знать, что если с ним что-то не так, если есть какая-то угроза, родители всегда будут на его стороне. Ребенок придет за помощью, если будет уверен, что родитель выдержит любую его тяжесть и проблему.

Еще: мы все время даем ребенку двойные послания. Говорим, что врать плохо, а потом просим его, например, взять трубку и сказать, что нас нет дома. Ребенок всегда наблюдает за нами. Он учится на том, что видит, а не слышит. И вот этими двойными посланиями о том, что можно, а что нельзя, наполнено сознание ребенка. Он идет в школу с совершенно спутанными ориентирами и пытается проламывать эти границы.

В школе фокус авторитетности у ребенка смещается с родителей на учителей.

Школа — иерархическая система. У меня много надежд на то, что сейчас будет многое меняться. Очень важно создать безопасные условия детей. Если в школе небезопасно, обязательно будет агрессия. Страх и агрессия всегда идут вместе. Когда есть агрессия, мы ищем, где за этим страх. Где страх, ищем подавленную агрессию.

depositphotos /MOELLERTHOMSEN

— Безопасность — тоже многослойное понятие.

— Здесь с этим проще. В школе — это выстроенная безопасность физического тела ребенка. Когда и родители, и дети знают, что учитель не имеет права прикасаться к телу ребенка агрессивно; что любые драки сразу же будут остановлены; что ребенок в любой момент может пойти в туалет или напиться воды, может бегать на перемене. Его телу удобно, ему дают возможность занять комфортную позу.

Разруливающим ситуацию всегда является взрослый. И мы возвращаемся к тому, насколько взрослый (не по возрасту) учитель находится рядом с детьми. Насколько он чувствует, что имеет право. (Сейчас многие учителя напуганы происходящим в коммуникации с родителями, и не хотят/боятся брать на себя ответственность.) Насколько учитель чувствует свое место. Насколько буллинг существует в школьной среде среди учителей. Уверенность кому-то мы можем дать, только если сами ощущаем устойчивость. Плюс коммуникативные компетенции. Мне кажется, что ненасильственные коммуникации (М.Розенберг) вообще нужно вводить за правило с детсадов.

— Почему учителя не хотят/не могут?

— Во-первых, они часто очень выгоревшие, уставшие. А когда человек уставший, он будет закрывать глаза на все, лишь бы его не трогали и не вовлекали. Во-вторых, учителя действительно не понимают, на что могут повлиять. В-третьих, есть такое мнение: это дети, это их игры, не вмешивайтесь. В-четвертых, учитель сам боится агрессии, не понимает, что делать с агрессивным поведением. Он сам может быть носителем вируса страха. А находиться рядом с носителем вируса страха небезопасно.

Нам еще нужно вырастить или подлечить поколение учителей. Сейчас мы будем делать ресурсные центры (моя давняя мечта), куда они смогут прийти за супервизией. Сталкиваясь с какой-то ситуацией, учителя часто просто не знают, какие есть инструменты, чтобы с этим справиться. Они могут. Но где-то им нужно сказать "можно", а где-то, взмахнув волшебной палочкой, — "так вы ж и сами об этом знаете".

Еще следует помнить: мы склонны искать что-то нас объединяющее. Если у нас нет объединяющей идеи, мы объединяемся вокруг какого-то политического вброса.

Во время вспышки буллинга работает та же технология, какая-то часть объединяется. Не важно, мы дружим "за" или "против". Отношения привязанности формируются в классах, где простроены коммуникации, есть безопасность.

Сейчас много разговоров об "утренних кругах" в младшей школе, с которых дети будут начинать свой день. Это очень важно. Этот как раз объединяющий фактор. Но создать близость может взрослый, понимающий, что это такое. Таких взрослых, к сожалению, немного. Но именно они — антидоты против насилия в школе.

Очень важна открытость коммуникаций. Семья и школа (две важные части, отвечающие за ребенка) отдельны друг от друга. Если школа, в которой современный ребенок проводит большую часть времени, привлекает родителей, если есть связь, общие ценности и ответственность, — это антидот насилию.

Детей надо учить тому, как себя вести во время опасности. Мы учим терпеть, часто говорим "не кричи", а нужно научить орать, говорить "нет" и "стоп", не принимать яд (токсичную информацию, людей и т.д).  Детям важно видеть, что мы сами не находимся в токсичном для себя обществе. И мы можем об этом ребенку говорить.

depositphotos / gstockstudio

С одной стороны, все очень просто. С другой — я не понимаю, как применять это в больших масштабах.

— То есть третий уровень — общество?

— Получается, так. Есть еще психическое здоровье. В моей практике у одного из детей-буллеров было органическое поражение мозга.  

Общество — это уважение друг к другу. Это ощущение, что каждому, вне зависимости от его особенностей и талантов, есть место. Кстати, инклюзивное образование — это то, что может быть профилактикой буллинга. Если ребенок с самого маленького возраста будет сталкиваться с разностью, это станет для него нормой. Ибо это и есть вариант нормы.  

На самом деле дети у нас потрясающие. Они широки, красивы. Благодаря соцсетям их мир очень многогранен. Мой сын мне часто говорит: "Все эти идеи толерантности — у вас в голове. У нас вообще не возникает никаких проблем. Себя почините".

Все, что начинается для детей, на самом деле начинается со взрослых. Широкие взрослые могут создать широкое пространство для детей. Уверенные могут заразить уверенностью, счастливые — счастьем. Умеющие простроить границы научат этому своих детей.

— Как заметить по своему ребенку, что он стал жертвой буллинга? Это ведь не всегда оказывается просто.

— Для этого нужно завести какие-то ежедневные ритуалы. Например, вечерние разговоры перед сном. Время откровенности. Когда мы просто рассказываем друг другу, что у нас было хорошего-плохого. Ребенок тоже может поделиться. И тогда мы увидим изменение тональности.

Первое, что говорит о том, что ребенку небезопасно, — это нарушение сна и питания. Ну и психосоматические заболевания.

Когда ребенок говорит: "Я не хочу в школу". Многие жертвы, пытаясь выйти из-под пресса, просто начинали прогуливать школу. Если появляются какие-то симптомы, которые кажутся нам странными. Например, ребенок начинает часто мыть руки. Причин может быть огромное количество, но одна из возможных — он пытается смыть какую-то грязь. Если мы наблюдаем какое-то изменение в поведении, звоним учителю, спрашиваем, что происходит.

Общаясь с ребенком, нам нужно быть в состоянии взрослого. Из нашей речи изымаются слова "ты должен все решить сам", "ты должен быть лучше". Ребенку надо давать право на ошибку.

Если есть силы и время, неплохо становиться иногда организаторами каких-то внешкольных активностей детей. Не просто походов в музей или на концерты. Это дает другой уровень коммуникаций детям.

Мы подчеркиваем в ребенке его зрелые черты, его достоинство. Как правило, мы склонны обращать внимание на его недостатки, на то, что он не сделал. Важно обратить внимание на то, что ребенок сделал. Тогда на то, что он не сделал, у него не будет агрессивной реакции. Ребенок может развиваться, опираясь на ресурс. Если мы говорим ему о каком-то качестве, которое нам бы хотелось вместе с ним трансформировать, то нам надо, чтобы у него в опоре было в два раза больше качеств, которые (он точно знает) в нем зрелые.

Если мы видим, что есть какая-то дисгармония, ребенка необходимо обследовать. Органические причины и вспышки агрессии или, наоборот, спады настроения могут возникать в том числе, если есть острые процессы или хронические заболевания. Например, болезни желудочно-кишечного тракта провоцируют вспышки агрессии. Есть много психосоматических секретов, на которые нужно обращать внимание.

Если мы знаем наверняка, что происходит какое-то событие, то, конечно, идем в школу и выясняем все детали. На время можно ребенка из школы изъять. Мы даем ему полную поддержку, и тут не должно быть вопросов "Ну почему это опять с тобой происходит?".

В случае буллера поддержка нужна всей семье, которая не всегда способна справиться с тем, что их солнышко, оказывается, может и испепелять.

Важно и то, как родители приходят в школу. Если с наездом, то они столкнутся с защитной реакцией. Мы идем за сотрудничеством, и важно это помнить. Ситуация буллинга ужасна для всех сторон. И если мы начнем конфликтовать между собой, то заряд, который можно направить на исцеление, потратим на ненужную конфронтацию. Это касается любых отношений.

— Это мы говорим о том, как остановить буллинг?

— О том, как сразу же реагировать, если мы его заподозрили. Остановить буллинг можно только системно. И в каждой конкретной школе, в зависимости от того, что там происходит, будут свои действия. Часто бывает реакция: ну все же дети ссорятся, это у них игра такая. На самом деле надо понимать, что это действия, которые выходят за грань нормы, и они наказуемые. Все участники буллинга должны знать, как это называется, знать, что это — преступление, и что это недопустимо в человеческих отношениях.

— Думаю, мы долго будем к этому идти. Потому что особенно родители агрессора воспринимают это совершенно иначе.

— Помните, как в сказках нейтрализуется действие какого-то злого волшебника? Его надо назвать по имени. Как только мы называем что-то по имени, оно перестает нами владеть. Есть много людей, которые боятся услышать диагноз. Но от этого заболевание ведь не уйдет. Сейчас у нашего общества есть такой диагноз: мы заражены вирусом агрессии. И это касается не только школы. Но наших домов, общества. И в этом нет одного виновного. Мне кажется, что мы сейчас должны заменять слово "вина" на "ответственность". Мы все за это ответственны. И профилактика буллинга — это все маленькие действия, о которых мы говорили.

Тема должна быть освещена. Все, что уходит в тень, проявляется симптомами, но только непредсказуемыми. Мы не можем предугадать, через что они вылезут.

Автор: Алла Котляр, ZN.UA