Каково это — родиться на зоне

Саше 14 лет, а его брату Ване — 12. Они учатся в одной школе в Москве и с первого взгляда отличаются от других ребят — прилежных и аккуратно одетых школьников. Про таких, как Саша и Ваня, говорят: трудные подростки. Мальчики редко появляются в школе, не делают уроки и разговаривают матом даже с учителями. Одноклассники от них отстраняются, некоторые боятся. Из-за больших проблем с учёбой и асоциальным поведением Сашу и Ваню неофициально перевели на домашнее обучение. Александр, классный руководитель 8 «Б» класса, в котором учится старший брат, пришёл в школу в марте прошлого года и сразу обратил внимание на проблемных братьев. Поначалу он пробовал говорить с мальчиками о Достоевском на их языке: пояснял «за жизнь» на примере русской классики. Но и этот разговор не заладился. Поведение братьев по всем пунктам подпадает под категорию «асоциальное»: им не удаётся найти место в школьном коллективе, им не интересна учёба, они проявляют немотивированную агрессию и жестокость.

Конечно, не все дети радостно бегут в школу, зачастую детские психологи говорят о безобидном СДВГ (синдроме дефицита внимания), симптомы которого, кажется, может найти у себя каждый из нас. Но психолог школы, в которой учатся Саша и Ваня, признал случай братьев куда более серьёзным и опасным, однако помочь им не сумел. Александр несколько раз вызывал в школу родителей, но встретиться с ними пока не удавалось. Даже после того как старшего брата поставили на учёт комиссии для несовершеннолетних, на связь с учителем никто не вышел. Вообще Саша и Ваня — единственные дети, мать которых классный руководитель не видел ни разу. Александр описывает эту ситуацию как ярчайший пример неблагополучной семьи. Всё дело в том, что мама Саши и Вани, как и их отчим, отбывала срок в тюрьме. И сами мальчики родились на зоне.

По данным благотворительного фонда «Протяни руку», который помогает заключённым, за первые девять месяцев 2017 года в учреждения ФСИН попали 705 беременных женщин, больше всего беременных находятся в СИЗО. И это не считая тех, кто беременеет уже в колониях. По статистике за 2016 год, в местах лишения свободы родилось 457 детей, из них больше чем у половины выявляют серьёзные заболевания. Очевидно, что комнат совместного проживания мамы и ребёнка хватает далеко не всем и чаще всего мамы оказываются разлучены с детьми. 

Всего в России 46 женских исправительных колоний, в 13 из них созданы условия для содержания осуждённых с детьми — то есть детский дом при колонии. На карте России эти колонии расположены неравномерно и преимущественно до Урала. Например, если маму из Сибири этапировали в колонию с условиями для содержания ребёнка, её родственникам будет тяжело и накладно навещать их. Пока правозащитникам удалось добиться создания лишь двухсот мест совместного проживания мамы и ребёнка на все российские тюрьмы.

Всего две колонии в России имеют свои роддома для заключённых: в Челябинске и в Мордовии, поэтому чаще всего на роды из колонии или из СИЗО женщину отправляют под конвоем в один из городских роддомов, где иногда роженицу приковывают наручниками к кровати. К такой мере прибегают, если конвой по какой-то причине отсутствует при родах. Против этой практики активно выступают правозащитники из фонда «Протяни руку», и кажется, число таких случаев действительно сократилось. Статистики по случаям родов в наручниках нет, но для многих женщин, особенно в маленьких городах, это до сих пор остаётся реальностью.

«НЕДОЛЮБЛЕННЫЕ» ДЕТИ ТРАВМИРОВАНЫ, ОНИ НИКОГДА НЕ БУДУТ НОРМАЛЬНЫМИ

По закону, мать должна находиться в роддоме три-четыре дня для восстановления и первого кормления, но обычно женщин увозят обратно в колонию или в СИЗО в тот же день. Ребёнка оставляют в роддоме на послеродовые процедуры и обследования, за время которых он лишается грудного вскармливания. Если женщина ещё находится под следствием в СИЗО, то ребёнка потом привозят к ней. Если уже осуждена, то из роддома его отправляют в детский дом. Получается, что ребёнок с рождения отлучён от матери, которая может навещать его только шесть раз в день — для кормления. И то, если докажет на сцеживании, что грудное молоко у неё есть. Сделать это на практике оказывается трудно, потому что связь мать — ребёнок в отсутствие последнего часто даёт сбой.

Куда больше везёт женщинам, которым достаётся та самая комната для совместного проживания. Хотя во многих из них нет воды и газовых плит, ребёнок находится с матерью.

В доме ребёнка при колонии дети проводят первые три года жизни под присмотром нянь и воспитателей. Не все из них, по словам осуждённых, имеют педагогическое образование, а развитию базовых навыков детей уделяется мало внимания. Затем, если срок матери ещё не кончился, ребёнка забирают родственники на опекунство. Если их нет, то малыша переводят в детский дом, откуда, как правило, его уже никто не забирает. При этом ФСИН располагает исключительно позитивной статистикой: за 2017 год не было зафиксировано ни одного случая отказа осуждённой матери от своего дитя. Объясняется это просто: нет никакого смысла отказываться от ребёнка, содержание которого государство и так берёт на себя. Отказы происходят уже после того, как женщина выходит на свободу — без денег и работы.

ИРИНА

СЫКТЫВКАР, СИЗО № 1

Я ни разу не видела, чтобы от ребёнка отказывались на начальном этапе, ведь режим слабее, можно не работать. Но часто бывает, что не забирают после освобождения. Многие говорят: «в силу обстоятельств». Я не спорю. После колонии с ребёнком на руках очень сложно найти работу. Я через это тоже прошла. Я пришла к начальнику дошкольного образования и честно сказала, что у меня нет денег, есть судимость и маленький ребёнок. Уже через неделю моя дочь пошла в садик.

Когда меня взяли под стражу, я была уже на восьмом месяце. Так что выбор — рожать или нет — не стоял, хотя первое время я и сомневалась. Потом уже перестала: значит, так должно быть.

Мне кажется, в фильмах всё надуманно. Ко мне было хорошее отношение. Конечно, случалось разное, но к беременным всегда относятся лояльнее.

Я как беременная могла переехать в другую камеру, но мне никто не предложил — и я жила в общей курящей камере, хотя сама не курящая. Это, конечно, нарушение. Перед проверками мне предлагали переехать, а при проверке говорили, что я сама согласилась на общую камеру.

Я рожала у своего доктора, который принимал у меня первые роды. Я сразу сказала, что буду рожать только у него. При желании с ребёнком можно находиться целый день. Официально это запрещено, но меня это не останавливало. Ну был бы рапорт — и что? Всё время после родов ребёнок был со мной. После 10 дней карантина я пришла к дочери и увидела, что она вся в пятнах, соплях, хотя в боксах было всего два ребёнка. За ней просто никто не смотрел. Потом её увезли в больницу. Конечно, был скандал. Но мне не хотелось находиться в состоянии постоянной войны — и жалобу я писать не стала. Пусть остаётся на их совести.

В доме ребёнка очень много недочётов. Была жуткая история, когда умер ребёнок. У нас проводился ремонт, меняли трубы, шла сварка. Им было всё равно, что в здании в этот момент были дети, что запрещено. Я тогда даже спросила: «А у вас есть разрешение? Кто вам дал разрешение на сварку в присутствии детей?» И вот привезли ребёнка этапом и поместили туда, за ним даже не было никакого досмотра. Он находился с осуждёнными, что противозаконно, как я уже сказала. И он умер на третий или четвёртый день. Причину смерти не назвали, но это всё не просто так. Не знаю, почему они думают, что им ничего не вернётся бумерангом. Я-то за своё сижу, а на них сколько всего висит?

Как такового воспитания там нет. Они там считают: «Вы сами виноваты — терпите». Но ребёнок ведь без приговора.

Воспитатели в доме ребёнка при колонии далеко не всегда с педагогическим образованием. Одна так честно и говорила: «Образования нет, но я очень люблю детей». Ну и что? Я тоже люблю. С психологом тоже странно получилось. Сначала она работала с осуждёнными, а потом с детьми. Когда она успела переквалифицироваться, я не поняла.

Это всё как-то отражается на детях. Они переносят это тяжело. Им же хочется перед сном побыть с мамой, уснуть на ручках. У ребёнка нет своей игрушки, а это очень важно. Дома все игрушки свои, с ними можно спать. Важна тактильность. А у воспитателей есть дурная привычка пеленать этих бедных детей, даже годовалых. Они лежат, кричат, потом становятся злыми, начинают кусать других детей. Дико звучит, но это так. Именно поэтому детдомовские дети злые. Эта обида копится, выливается, имеет тяжёлые последствия. Когда воспитанием занимаются чужие тёти, они не учитывают особенности детей: что те любят, чего хотят. Теряется индивидуальность. С тем же кормлением. Был большой скандал, что им в суп добавляют второе. Лишь бы быстрее накормить. А у ребёнка не вырабатывается вкус. Мама сидела и кормила бы его хоть два часа. Так же с вопросом гигиены. Никто утром не проверит, почистил ли ребёнок зубы. Никто его не умоет лишний раз.

Я ТОГДА ЕЩЁ НИЧЕГО НЕ ЗНАЛА О СИСТЕМЕ ПРАВОСУДИЯ И БЫЛА УВЕРЕНА, ЧТО ОНА ПОСТРОЕНА НА СПРАВЕДЛИВОСТИ

«Недолюбленные» дети травмированы, они никогда не будут нормальными. Вот моей дочери всегда нужно внимание. Мы сегодня купили игрушку, она по дороге домой показала её всем прохожим. Она постоянно со всеми общается. К бомжу недавно подошла, спросила: «Ты чего тут лежишь?» Это тоже не совсем нормально. Я понимаю, что это отражение той жизни.

Когда меня освободили, Лизе было два года, а завтра ей исполняется три. Она уже ничего не помнит — я как-то спрашивала у неё. Первое время она ещё вспоминала детей из группы, а сейчас уже ходит в садик и забыла их. Может, будет вспоминать какие-то яркие моменты во взрослой жизни.

Я думаю, самое ужасное — то, что это вообще было в её жизни. Она не заслужила этого. У неё должны были быть свои игрушки, своя кроватка, коляска. Наверное, это мой самый тяжкий груз на душе.

МАРИНА

КРАСНОЯРСК, 22-Я КОЛОНИЯ

Мне было тридцать два, когда меня посадили. У меня тогда уже была дочь, которую я родила в девятнадцать. Поскольку я сидела в общей сложности девять лет, её почти не воспитывала. Я не чувствовала себя полноценной матерью. И поняла, что если не рожу сейчас, то позже уже не решусь на это. Я планировала выйти по УДО и рожать на свободе, но администрация меня не выпустила — и я родила в учреждении. У меня была хорошая характеристика, ни одного взыскания, и доверием пользовалась. А как забеременела и появилась возможность поиметь с меня денег, сказали: «Нет, будешь сидеть». Я это предвидела и долго скрывала свою беременность от администрации, потому что занимала очень удобное для них положение. А они не отпускают по УДО людей, которые отвечают за важные точки. И матерей с детьми по какой-то причине не хотели отпускать. Видимо, денежный поток. Это тяжело. Я надеялась, что ребёнок не окажется в таких условиях.

На зоне я была очень известной личностью. Меня знали все, даже кого я не знала. И моя беременность наделала много шума. Кто-то думал, что меня загнобят. В принципе, половина и хотела загнобить морально. Однажды я уснула на полу, идёт обход администрации, меня поднимают — «иди пиши объяснительную». Я говорю: «Какая объяснительная? Я на седьмом месяце». Но наш начальник с пониманием в этом плане относился, а вот женщины в администрации прямо гнобили и пытались унизить, родственников не пускали. Приходилось брать наглостью и знакомствами.

Я рожала второй раз и знала, что и как. Быстро вызвали скорую, доехали до роддома. Там отношение от врачей сразу предвзятое — слышала слова «осуждённая, зэчка». Причём отвезли в роддом, где рожают в основном лица без регистрации, такой «третий сорт». Всю дорогу сопровождал конвой, в палату установили два видеорегистратора, к двери приставили сотрудницу полиции, если захочу бежать. Я родила быстро и легко, мне дали полежать с ребёнком минут десять-пятнадцать — и всё. Встали и пошли. Меня отвезли обратно в учреждение. А дочери не было 24 дня. Её там проверяли со всех сторон, чтобы потом на них не было ответственности. Всё это время я поддерживала лактацию, сцеживала молоко. Я одна там кормила, потому что очень тяжело поддерживать молоко без ребёнка. Зато, будучи кормящей, я могла приходить к дочери в любое время.

Весь день дети проводят в общей комнате. Первые полгода их даже не вытаскивают из кроваток. Дети не видят ни улицы, ни животных, ни книжек. Нет никакой информации для развития. Старшую группу раз в год вывозят куда-то. При мне был случай, когда приезжал в детский дом какой-то важный чиновник. При нём детям подарили детские мотоциклы, автомобили. Чиновник уехал — игрушки убрали. Детский дом в основном работал на показуху. Комиссия приезжает — всё достаётся. Комиссия уезжает — всё забирается.

Когда я освободилась, дочери был год. И этот первый год однозначно повлиял на неё. Из тюрьмы нас забрали на машине. У неё была паника. Вообще она первое время боялась транспорта — машин, автобусов. Не могла в них ездить. Сейчас дочери уже три, и эти страхи прошли. Слава богу, за первый год она не так много запомнила. У детей постарше посерьёзнее печать. Я таких видела. У меня была знакомая цыганка, которая жила с ребёнком прямо в тюрьме. И все эти «мусора, шмон, руки за голову» очень у него отложились. Такие прямо чёрные моменты.

Я только рада, что всё прошло и больше этого не будет. Первое время постоянно плакала, когда вспоминала эту беременность. Да и сейчас хочется.

МАРИЯ НОЭЛЬ

ИСПРАВИТЕЛЬНАЯ КОЛОНИЯ

№ 5, ЧЕЛЯБИНСК

ОСНОВАТЕЛЬНИЦА ПРОГРАММЫ «ТЮРЕМНЫЕ ДЕТИ»

Меня арестовали 29 ноября 2004 года, беременной на пятом месяце. Я была глубоко удивлена, что меня, ждущую ребёнка, арестовали. Я тогда ещё ничего не знала о системе правосудия и была уверена, что она построена на справедливости.

Я оказалась в изоляторе, там родила, мне вынесли обвинительный приговор на пять с половиной лет, отправили в тюрьму. Уже в колонии я поняла количество ошибок, которые допустила во время процесса, и увидела ситуацию изнутри. Уже в тюрьме я приняла решение, что буду этим заниматься, когда окажусь на свободе.

Каждый шаг, каждая минута там потрясали меня. Женщина поражена в правах, она зависит от каждого человека из администрации. Если говорить обо мне, то это было давно, но, я думаю, мало что изменилось. В изоляторе меня держали в клетке. Это такой металлический стакан, у которого одна сторона — решётка. Там есть железное сиденье. Я в этой клетке провела часов восемь — уже не очень хорошо помню: довольно тяжёлый день был. Мне два раза вызывали скорую. При нормальном соблюдении прав, если скорая говорит, что человека нужно положить в больницу, его кладут. В моём случае скорая приезжала, говорила, что нужно везти в больницу — угроза выкидыша и так далее. Но этого не происходило два раза. Это всё психологическое давление, с помощью которого следователь ломает волю. Единственное — меня не били. Мне повезло: я была беременная.

Ещё у меня оставался дома маленький ребёнок. Закон говорит, что его нельзя оставлять без опеки. И закон был соблюдён — в том смысле, что ребёнка отправили в приют. Но это сверхмера. А все остальные меры были опущены, несмотря на то, что у меня было отсутствие судимостей, ненасильственное преступление.

В следственном изоляторе меня перевели сразу в больницу. Когда мы говорим «тюремная больница», то не стоит представлять такую больницу, которую мы видим в обычной жизни. Слово «больница» создаёт ощущение чего-то нормального, поэтому тюремную называют «больничка». Это такая же камера, с такими же двухэтажными нарами, где все курят: никто не будет бросать ради тебя. Но мне из-за моего эмоционального состояния было всё равно — там был матрас, на который я могла лечь, и душ. В больничке я впервые сходила в душ, там, к счастью, душ можно принимать каждый день. Но это очень страшная штука, где ты не понимаешь, в каком месте тебе встать, чтобы не задеть грязные склизкие стены. Всё это произвело на меня ошеломляющее впечатление. Но поскольку я очень хотела мыться, я как-то встала на носочки. Почему-то очень хорошо помню этот момент: крошечная коробка 60 на 60, но на тебя льётся горячая вода — окей, круто.

Лекарства — это большая привилегия беременных женщин. Но даже в нашем случае (у нас была целая камера беременных) получить медицинскую помощь было большой проблемой: нужно подать заявление, дождаться подписи врача, на заявление должны ответить, но на него почти никогда не отвечают. Практически всегда при обысках лекарства забирали. Потом уже стало понятно, что есть негласные правила, особенно если ты долго сидишь, а я провела в следственном изоляторе год. Позже поняла, что лекарства забираются на время обыска, потому что им нужно отчитаться, а потом они уже отдают их врачу, и врач приносит их обратно, потому что он имеет на это право. Они должны забирать в соответствии со своим предписанием.

У беременных был гинеколог, который навещал нас не меньше раза в неделю. Получить помощь от другого врача возможно только теоретически. Если у тебя заболел зуб, лучше самому его вырвать. По крайней мере, в моё время было так.

МОЖНО СДЕЛАТЬ ПАРАДОКСАЛЬНЫЙ ВЫВОД: В ОСНОВНОМ, ТЮРЕМНЫЕ ДЕТИ ЗДОРОВЫ

Оказавшись в колонии, я поставила цель пойти работать в дом ребёнка. Туда очень сложно устроиться — все бы хотели работать рядом со своими детьми.

Первые пятнадцать дней в колонии происходит карантин. Получилось так, что мой карантинный барак находился прямо напротив карантинного барака для детей, но зайти я туда не могла, потому что там несколько контрольно-пропускных пунктов, а самостоятельно человек не может передвигаться по территории зоны. У меня была там подруга, с которой мы до этого были в следственном изоляторе. Она уехала раньше меня на этап и уже к тому моменту работала там няней. В общем, она мне показывала сына в окно. Была зима, я просила, чтобы мне давали расчищать снег около их карантина, чтобы посмотреть на ребёнка. Она писала мне записочки, чтобы я приходила в такое-то время. Наверное, это был самый сложный период.

Выйдя на волю, я решила, что нужно защищать права, рассказывать о них. Программой «Тюремные дети» я начала заниматься, когда познакомилась с Олей Романовой. Тогда я была волонтёром в «Руси сидящей». Принцип программы «Тюремные дети» заключается в естественности жизни, если можно так сказать. На мой взгляд, отлучение ребёнка от матери — это преступление. Основная борьба развернулась за то, чтобы дети были со своими матерями хотя бы в первый год жизни. Администрация использует поведение матери как аргумент недопуска к ребёнку. Например, если мать курит, она однозначно не может жить с ребёнком. В зоне курят практически все. Там почти нет людей, которые не курят. Если они до этого не курили, там начнут. Лично я не видела ни одного некурильщика. Другая важная проблема, которой я занялась, — это жизнь женщины после освобождения. Общество ими не занимается. Как и не занимается тюремными детьми. Большинство мам не выходят, когда ребёнок достигает трёх лет. Дети уезжают либо к родственникам, либо в дом ребёнка. Нет подробной статистики или исследования на тему психологического влияния этого периода на дальнейшую жизнь ребёнка. Но есть статистика по колониям для несовершеннолетних: там большинство — из детских домов. Наверное, из этого можно сделать какой-то вывод. Плюс история с депривацией — это бомба замедленного действия. Детские дома — это подготовка к колонии для несовершеннолетних. Там точно такие же нравы.

Но, исходя из данных нашей программы и моего опыта, можно сделать парадоксальный вывод. В основном, тюремные дети здоровы. У них есть свой врач, им делают массаж, они живут в медицинском учреждении. В обычной квартире у ребёнка нет врача круглосуточно. Было бы самонадеянно и тенденциозно так заявлять, но мне кажется, что в каком-то смысле эти дети более оберегаемые. Многие мамы не смогли бы обеспечить им такой уровень медицины на воле. Я даже скажу больше: для них это большая удача. На воле эти дети могли бы умереть, всё что угодно могло бы случиться, потому что у их мам была сложная жизнь, они не просто так попали в тюрьму. Есть такое выражение: «тюрьма — это промысел божий». Ну, я вот не очень верующая, но иногда об этом думаю.

«Друг, Бог дал тебе способности. Неужели ты хочешь быть, как те, кого ты видишь каждый божий день?» — сказал однажды в школе Александр старшему из двух братьев, Саше. Он действительно уверен, что у мальчика есть способности, — нужно лишь взяться за голову. В принципе, Саша уже начал работать: ему платят за участие в договорных околофутбольных драках. За это его и поставили на учёт в детскую комнату полиции.

На мотивирующую речь учителя мальчик не отреагировал. А на вопрос о том, как видит своё будущее, ответил, что хочет быть дальнобойщиком.