От госпропаганды до фейков

Государство, строя и охраняя от посягательств эти нарративы, защищало таким образом себя, религию или идеологию. Оно же контролировало коллективную память, поскольку государство строит социальную идентичность, без которой не может существовать [Hirst W. a.o. Collective memory from a psychological perspective. — Trends in Cognitive Sciences. — 2018. — Vol. 22. — N 5; Li J.H. Narratives and Social Memory from the Perspective of Social Representations of History // Narratives and social memory: theoretical and methodological approaches. Ed. by R. Cabecinhas a.o. Braga, 2013; см. также тут]. И эта идентичность должна быть принципиально иной, чем у врагов, религиозных или идеологических.

Главный советский нарратив о революции 1917 года оказался полностью сконструированным: на самом деле все было не так и делалось не теми руками. При захвате Зимнего дворца не было ни одной жертвы, власть упала сама. Керенский не убегал в женском платье. В заливе вместе с Лениным был Зиновьев. Руководил военной частью революции не Сталин, а Троцкий, который вообще был вторым человеком после Ленина. И даже сталинскую конституцию написал Бухарин. Перестройка переписала эту историю, породив странный феномен: теперь все, что было, не всегда будет правдой.

Прошлую коллективную память выстраивали в первую очередь литература и кино, и только затем — образование и наука. Советский писатель Сергей Михалков написал стих «В музее В.И.Ленина» в 1949 году, выступая чуть ли не в роли свидетеля — но свидетеля того, что видел исключительно в своих фантазиях:

Сергей Эйзенштейн в фильме «Октябрь» снял захват Зимнего, который впоследствии заменил реальность. Эта визуальная картинка засела в голове у каждого советского человека. Но на самом деле это был именно «кинозахват», а не то, что произошло в реальности.

Вот мнение российского историка Юлии Кантор: «».

А вот мнение киноведа Сергея Ильченко: «».

Госпропаганда всегда сильнее любого индивидуального информационного или виртуального потока, ведь она не просто более мощна, но и обязательна для образования и медиа. По этой причине картина мира, в которой она рисует друзей и врагов, становится не только приказной, но одновременно и самой естественной для всех, а другая тем временем становится недоступной. Противостоять этой картине мира могут единицы, но о них никто не будет даже знать, ведь дурной пример заразителен.

В 1920 году, еще до фильма Эйзенштейна, была создана грандиозная зрелищная постановка Николая Евреинова [Джурова Т.С. «Взятие Зимнего дворца»: реконструкция или театрализация действительности? // Николай Евреинов: К 130-летию со дня рождения (по материалам научной конференции, состоявшейся 16 февраля 2009 года). — СПб., 2012; Максимов В.И. «Взятие Зимнего дворца» как мистериальное действо // Николай Евреинов: К 130-летию со дня рождения (по материалам научной конференции, состоявшейся 16 февраля 2009 года). — СПб., 2012; также см. тут, тут и тут]. Спустя всего лишь три года после революции, в этот малый юбилей, нужно было показать всем, на чьей стороне если не правда, то сила. Десять тысяч человек принимали участие в постановке. На них смотрело 150 тысяч зрителей. Сегодня трудно представить себе такие масштабы.

У Евреинова имелась своя концепция театрализации жизни, которая и была реализована в этой постановке. Игорь Чубаров пишет: «».

Как видим, кино и литература сформировали коллективную память. Историки учились у писателей и сценаристов видеть правильное прошлое, отделяя его от неправильного, поскольку нехорошее прошлое даст в результате не ту социальную идентичность. Если Запад проводил глобализацию, чтобы получить единого человека в потребительском плане, то СССР был заинтересован в создании нового человека в первую очередь политически. Все вокруг жили и учились при «ужасном» царском режиме, поэтому нужно было вложить в их головы новую память о прошлом.

Историк Сергей Кудряшов говорит: «».

Вообще-то, потом многое ультра-революционное приходилось возвращать. Комиссары вновь стали министрами, в армии появились старые звания и погоны.

Михаил Рабинович вспоминает о своей учебе на истфаке: «».

Сталин закрывал все факультеты истории на несколько лет, пока не была создана правильная советская история. Удивительно системный подход. Получается, что абсолютно все — и режиссеры, и писатели, и историки — были пропагандистами, то есть если и создавали что-то, то в строгих рамках, имея право только подтвердить в своем малом нарративе большой государственный.

Интересно, что Модест Колеров считает Сталина частью Запада, мотивируя это такими словами: «» [Колеров М.А. Сталин: от Фихте к Берия. Очерки по истории языка сталинского коммунизма. — М., 2017].

В другом месте Колеров перечисляет подобный инструментарий: «».

Фактологически он прав, ведь и концлагеря первыми задействовала Британия, но все это делалось не по отношении к своему населению и не в XX веке. Сталин же применил эти действия к своим гражданам.

В интервью по поводу выхода своей книги Модест Колеров дает еще такую аргументацию: «».

Дмитрий Лихачев фиксировал, что «красный террор» начался не в 1936 или 1937 годах, а сразу же после прихода большевиков к власти, и этот удар принимала на себя интеллигенция, закаленная еще сопротивлением царскому правительству. Он пишет: «».

В течение XX века возрастала роль коммуникации: появляется не только массовый потребитель, но и массовые коммуникации, из чего следует и появление массового человека, который не только думает и чувствует одинаково с другими, но даже сны видит те же.

В XX веке удержать нужный государственный нарратив стало очень легко, ведь все стало массовым: и газеты, и кино, и телевидение, и книги. Мы все смотрели и читали одно и то же. Прямая и косвенная цензура, а также репрессии заставляли людей придерживаться одной версии события, правильной с точки зрения власти. Власть реализует себя в принуждении, но принуждение тоже может быть жестким (репрессивным) или мягким (по типу подталкивания — nudge).

Сценарист Юрий Арабов красиво заметил: «». В другом месте он говорит, что памятник Грозному — это не памятник царю, это памятник государственному насилию.

В XXI  веке, когда прямые репрессии, особенно массовые, вышли из употребления, за всем этим следит уже , уводя нас на широкие дороги с наших индивидуальных тропинок. В результате все читают «Гарри Поттера» и смотрят его же. Поколение «Гарри Поттера» не смотрит на мир широко раскрытыми глазами, как раньше, поскольку в реальном мире не может быть ничего интересного — все это есть только в мире виртуальном.

Развлекательная литература и развлекательное кино пришли на смену властителям дум прошлого, именуемым в XIX веке скромно — «литераторами». Даже Сталин еще называл писателей «инженерами человеческих душ», а уже Хрущев по-простому — «автоматчиками партии».

Сегодня экономика внимания убрала с арены опасные с точки зрения государства тексты. Такая же ситуация и в визуальных видах искусства. Кино стало телевидением, а телевидение — «Нетфликсом», где сериалы можно смотреть сутками без перерыва.

Человек творящий стал человеком смотрящим. Он не страшен власти, поскольку вместо протеста он с удовольствием посидит у экрана. Соцсети или тот же «Нетфликс» спасают его от возможных огорчений, неизбежно случающихся в простом человеческом общении.

Советский Союз создал систему не только единого мышления, но и коллективного чувствования, удерживая внимание на одних и тех же событиях и людях. Это виртуальный мир, поскольку в реальности все было по-другому: герои были не такими героями, а жизнь каждого вокруг была тяжелой.

Литература прошлого требовала мышления, она боролась, она вела за собой. Не зря церковь выступила против Льва Толстого. Литература прошлого поднимала человека до себя, тогда как сегодняшняя литература опускается до массового уровня. Сегодняшние тексты перестали быть Текстами с большой буквы. В результате исчезает как бы магнетизм слова прошлого.

Наши дни усилили эту тенденцию, но иным путем — уводя активную массу населения в сторону развлекательности. Раньше цензура запрещала. Нынешняя цензура, не имея возможности запрещать, просто уводит наше внимание на виртуальные лужайки, где ярко светит солнышко, а принцессы в своих замках машут платочком скачущему рыцарю.

Тот же Арабов замечает: «».

У него также есть интересная идея, которая может быть выражена так: для людей прямая не является кратчайшим расстоянием, а капитализм видит деньги как единственный вид связи, что не соответствует человеческой действительности.

В результате Арабов приходит к такому выводу: «».

Это чисто человеческое измерение сегодня становится и в центре военного мышления. Оно возникло, когда армия стала бороться не с другой армией, а с повстанцами (инсургентами). Армия привыкла уничтожать физические тела, а сейчас возникла совершенно иная среда, в которой противника надо не убивать, а заставить его сложить оружие.

Китай обнаружил еще один феномен современной войны, который требует пересмотра основных взглядов. Противник в последних конфликтах сдается не потому, что понес потери, и не потому, что уничтожен. У него есть все, но исчезла его . То есть именно его разум / мозги, а не тело, ведут к проигрышу.

Китай приходит к иному пониманию того, что нужно для победы в современных условиях. Джефри Энгстром пишет: «».

Сегодняшняя малая ложь — это фейки. Они отражают не столько действительность, сколько ее видение обиженными людьми. На этом сыграли политики, приведя к власти популистов. Таковы политические последствия того, что благодаря соцсетям зазвучал голос масс, который можно обозначить как дисперсные коммуникации (наряду с массовыми и индивидуальными). Дисперсные коммуникации будут «приручены», но мы застали только начальный период их выхода на арену, который обеспечили новые технологии.

Такова политическая составляющая их появления, но есть и психологическая, проявившаяся в новых взаимоотношениях масс и массовой коммуникацией с ее продукцией.

В этой сфере исследователи видят четыре новых тренда:

возросшее несогласие по поводу фактов и аналитической интерпретации фактов и информации;

стирание граней между мнением и фактом;

возрастание относительного объема и результирующего влияния мнения и личного опыта над фактом;

падение доверия к ранее уважаемым источникам фактической информации [Kavangh J. a.o. Truth decay. An initial exploration of the diminishing role of facts and analysis in American public life. — Santa Monica, 2018].

По сути мы видим в этих трендах разрушение всей системы массовой информации прошлого. Человек при этом оказался на раздорожье. С одной стороны, он хочет получать больше информации. С другой — не верит существующим источникам информации.

Странным образом статус информации и обрабатывающих ее структур порождает подъем до невиданных ранее высот (типа Google и Facebook). Однако все это происходит наряду с огромным недоверием к информации.

Фейки были всегда, только раньше они назывались иначе: ложью, слухами. Фейки не представляют особой опасности, если только их не готовят и не распространяют в индустриальном масштабе: в таком случае они становятся дезинформацией, сознательно созданной, чтобы ввести в заблуждение массовое сознание.

Еще один фактор нынешнего развития подметил Динмухамед Мирджакып: «». То есть цифровое понимание не является человеческим, его недостаточно для человека.

А вот любопытный отклик на сериал «Черное зеркало», акцентирующий исчерпанность рационального понимания действительности: «».

Мир оказывается все более сложным. Причем не только технологический мир, но и человеческий. Прогресс не облегчает нам его понимания. Мы каждый раз сталкиваемся с совершенно новыми последствиями рационального вмешательства в понимание мира. И столь же активно виртуальное заменяет реальное.

Автор: Георгий Почепцов, доктор филологических наук, профессор, эксперт по информационной политике и коммуникационных технологий; MediaSapiens