Латвии настало время открыть «мешки» КГБ (Часть одиннадцатая: «Способы проверки негласных источников информации, «не передаваемая» агентура, и смена псевдонимов»)

25 марта 2018

284

Латвии настало время открыть «мешки» КГБ (Часть одиннадцатая: «Способы проверки негласных источников информации, «не передаваемая» агентура, и смена псевдонимов»)

Потому как, в соответствии с требованиями, изложенными в совершенно секретных «приказах», регламентировавших агентурно-оперативную деятельность, секретных осведомителей надлежало периодически проверять. И попутно, с регулярным постоянством, ориентировочно раз в год, готовить письменные пространные «характеристики», которые назывались «заключение о проверке агента» такого-то (псевдоним и номер личного дела каждого конкретного агента). А весь этот бюрократический процесс составления таких «характеристик» назывался «вынесением письменного заключения». Как и подавляющее большинство документов в КГБ, такие бумаги также носили гриф «секретно».

Как осуществлялась проверка негласных осведомителей в «конторе»? И как регулярно она проводилась? Что касается регулярности, то чётких требований тут не имелось, хотя настоятельно рекомендовалось «полосатых» проверять всё время, параллельно с работой с информатором. И не только каким-то специальным мероприятием, а осуществлять этот неблагодарный процесс комплексно.

Как, какими способами проводилась проверка секретной агентуры в КГБ? Во-первых, непосредственным анализом предоставляемых оперативным источником сведений. Потому как иногда наиболее ретивые, либо ищущие возможной наживы и, поэтому, неблагонадёжные «полосатые» предоставляли данные, мягко говоря, не точные и не соответствовавшие действительности. Для того, чтобы отделить по-настоящему ценные сведения от оперативной «туфты» или же слухов, приходилось перепроверять сообщённые секретным осведомителем материалы через других оперативных источников – как через иных агентов, так и через остальной аппарат негласных информаторов, а именно, через доверенных лиц, резидентов (если таковые у опера имелись), а также через представителей официального руководства на объекте контрразведывательного обеспечения. В данном случае, использовался так называемый метод «перехлёстной» проверки – если сообщённые информатором оперативные сведения находили подтверждение (хоть и косвенное) через другие оперативные возможности, то степень достоверности таких данных считалась приемлемой. Для того, чтобы не засветить того или иного «полосатого», принёсшего первичные агентурные материалы, требовалось их проверку производить под соответствующей легендой, позволявшей замаскировать источника информации перед другими людьми, в том числе и перед другими агентами.

В качестве примера позволю привести случай, когда за время службы в 3-ем отделе КГБ Латвии (как уже говорил прежде, занимавшегося контрразведывательным обеспечением органов и войск системы МВД), в процессе работы по делу оперативного учёта называвшегося «Дело оперативного розыска по факту утраты совершенно секретных документов, содержащих гостайну» - ДОРоз (жутко муторная и наискучнейшая категория дел) в Пролетарском РОВД города Риги, в поле оперативного зрения попал некий сотрудник милиции, на кого пали подозрения в совершении упомянутого уголовного преступления. Фабула дела была проста – во время плановой служебной проверки, к слову, проводившейся силами самого МВД Латвии, в Пролетарском райотделе милиции обнаружилась недостача некоего достаточно занимательного «чтива» с грифом «совершенно секретно», в котором в красках раскрывались все тонкости агентурно-оперативной работы подразделений уголовного розыска и ОБХСС с их «сексотами». Так как факты таких пропаж относились к непосредственной компетенции деятельности «конторы», то соответствующая МВД-шная комиссия по-быстрому вынесла письменное заключение в том, что утерянный документ был «жутко секретным» и, по подведомственности, тут же по-быстрому спихнула материалы в следственный отдел КГБ ЛССР. Где, собственно, на основании предоставленного заключения и было возбуждено уголовное дело по статье, имевшей отношение к «конторе». С учётом того, что оперативным куратором 3-го отдела КГБ Латвии в ту поря являлся я, мне и пришлось «автоматом», параллельно с уголовным делом в следотделе, также заводить соответствующие «корочки» розыскного дела по факту, а затем расхлёбывать всю заваренную в стенах МВД кашу. Основной целью работы по ДОРозу было не только установить того или тех, кто был причастен к данному событию, но и выяснить судьбу утраченного «учебного пособия».

Так вот, уже непосредственно по ходу уголовного дела, следаки из следственного отдела «конторы» сами, путём методичного допросов всех работавших в Пролетарском РОВД, первыми вышли на предполагаемого подозреваемого. Им оказался тогдашний начальник отделения уголовного розыска названного отдела Евгений Шабанов. А дальше дело застопорилось по той причине, что будучи тёртым опером, Шабанов был прекрасно осведомлён, что это только в детективных фильмах «совкового» периода «собственное признание смягчало ответственность». Потому как, данному изречению сами же милицейские оперативники с незапамятных времён придумали окончание, гласившее что: «смягчает ответственность, но удлиняет срок – причём значительно!»

В общем, Шабанов «не кололся». Вот тогда-то следаки и обратились за помощью подработать эту версию в оперативном плане. Пришлось поднимать на ноги всю агентуру, имевшуюся к тому времени среди сотрудников Пролетарского РОВД (человек 8-10, если память не изменяет). Путём дотошного расспрашивания своих «полосатых», у которых помимо моей ерунды, у самих работы было навалом, всё-таки удалось получить оперативные сведения, подтверждавшие версию следователей относительно Шабанова. Но с учётом того факта, что информация пришла всего лишь от одного негласного помощника (причём, вовсе не от того, кто ранее дал официальные свидетельские показания), она считалась сомнительной. Почему? Не то что я, либо следователи, не верили осведомителю, вовсе нет, но, вместе с тем, для того, чтобы обвинить подозреваемого в совершении инкриминируемого ему преступного деяния, требовалось иметь хотя бы одно ещё независимое свидетельство (пусть даже на уровне агентурной информации). Вот тут-то мне пришлось по-настоящему попотеть, покарячится. В конце концов, мне повезло, нашёлся ещё один сторонний негласный свидетель (им оказался один «доверчивый», кто во время происходивших событий уже не работал в обозначенном отделе МВД, но который прежде, во время расследуемых событий, там трудился), кто лично видел, как Шабанов по-тихому умыкнул из спец-библиотеки Пролетарского РОВД считавшуюся утраченной брошюру, и после чего её уничтожил – сжёг.

Последняя информация, кстати, нашла позже своё полное подтверждение, так как уже непосредственно в ходе дальнейших следственных действий (допросов) Шабанов признался, в конце концов, что он действительно уничтожил считавшееся «утраченным» совершенно секретное учебное пособие и сделал он это всего лишь в качестве своего рода мести за то, что его не повысили по службе, не выдвинули на должность заместителя начальник отдела по оперативной работе. Иных мотивов у него не было. Как бы то ни было, но дело (вообще-то, оба, и уголовное, ведшееся следователями КГБ ЛССР, и оперативное – ДОРоз) было закрыто, а Шабанов отделался лёгким испугом, был переведён с понижением в должности в другое аналогичное подразделение МВД ЛССР, в тогдашний Московский РОВД города Риги. Тем не менее, большим подспорьем в этой разработке послужили как раз оперативные сведения, полученные от двух совершенно разных негласных информаторов, в результате чего, предоставленная ими агентурная информация была фактически перепроверена «перекрёстным» путём.

Что до других способов проверки секретной агентуры «конторы», то к наиболее распространённым тут было принято относить формальную проверку по учётам 6-го отделения ОТО (на предмет наличия возможной двухсторонней переписки с заграницей) и ИАО (возможные новые агентурно-оперативные сведения, заслуживавшие оперативного внимания, предоставляемые агентурой других оперативных подразделений). Причём не только самих «полосатых», но их всех ближайших родственных и приятельских связей.

В случае, если у опера – «хозяина» того или иного осведомителя возникали сомнения относительно наличия у агента контактов за рубежом, такого негласного помощника можно было также поставить на «ПК-контроль» («читка чужих писем»), таким нехитрым образом, взяв под жёсткий контроль всю переписку информатора с контактами за границей. Или, опять-таки, кого-то из его/её родственных связей, либо близких друзей. Такой негласный контроль можно было легко осуществлять в течении года. Никаких особых разрешений – «санкций» там не требовалось, так как запрос на постановку кого-либо неглядя подмахивал любой начальник отдела.

Ещё одним возможным типичным путём проверки агентуры считалась постановка информатора (или снова кого-либо из его/её ближайших связей) на негласный международный контроль всех входящих и исходящих телефонных звонков (система “Меркурий”). Такое оперативное мероприятие также можно было осуществлять в течении года, даже больше.

Если имелись какие-то более серьёзные сомнения относительно лояльности и порядочности оперативного источника, то можно было просить у руководства санкции на постановку информатора под негласное наружное наблюдение – на пару-тройку дней. Хотя, в таких случаях и с учётом почти всегда загруженной по самые не хочу «наружки», основания для проведения данного мероприятия должны были быть по-настоящему весомые. Как-то уж не было принято в «конторе» ставить кого бы то ни было под «наружку» просто по имевшимся первичным подозрениям. Да и сама «наружка» бралась выполнять подобные «заказы» очень неохотно.

Между тем, популярными и, поэтому, наиболее часто используемыми приёмами при проверке секретной агентуры считался способ вручения информатору портативного диктофона, взятого на время в оперативно-техническом отделе (ОТО) КГБ, который давался оперативному источнику на очередной встрече для того, чтобы буквально на следующий день осведомитель должен был повстречаться с каким-либо «объектом изучения» которым, нередко, мог быть другой «полосатый», причём, состоящий на связи у всё того же опера. Для предполагаемой встречи проверяемого информатора, ему давалось (или, на оперативном сленге – «отрабатывалось») какое-то конкретное оперативное задание и легенда, под которой проверяемый агент должен был встретиться и обсудить те или иные вопросы с «разрабатываемым». В дальнейшем, после возвращения проверяемого и повторной встречи его с опером, делался подробный анализ звукозаписи, произведённой агентом, которая сопоставлялась на предмет её идентичности с тем, что говорил проверяемый, а также сравнивалась со словами самого «объекта разработки» - другого информатора.

Для осуществления подобных проверочных мероприятий агентам в «конторе» вручались те же самые диктофоны, которыми в ту пору, были специально изготовленные для оперативных нужд органов КГБ и которыми пользовались сами оперативные сотрудники, а именно, проволочныемини диктофоны, называвшейся “Мошка” и “Мезон”.

В качестве наглядной иллюстрации привожу изображения этих спец-изделий. Почему эти звукозаписывающие устройства назывались проволочными? Дело в том, что в силу того обстоятельства, что в «совковое» время большинство звукозаписывающей бытовой аппаратуры было достаточно громоздким, специально для оперативных нужд «конторы» были изобретены и запущены в производство как раз два обозначенных диктофона (и не только они). Так вот, звукозапись там производилась не на магнитную ленту (цифровых звукозаписывающих устройств в те годы придумать ещё не сподобились), а на тонюсенькую вольфрамовую проволочку, которая использовалась в качестве «магнитофонной» ленты. По внешнему виду и небольшим размерам оба диктофона была вполне приспособлены для скрытой носки – либо во внутреннем кармане пиджака, брюк, а управлялись (включались-выключались) они при помощи отдельно смонтированного пульта-пускателя, который посредством целой кучи проводов соединялся с основным устройством. Так как сделано это было для «удобства» в обращении, поэтому по-настоящему приходилось исхитряться – пытаясь рассовать по карманам, да под брюками все те метровые болтавшиеся провода. Для того, чтобы незаметно включать такой диктофон во время общения с «полосатым», управляя пультом из кармана брюк, приходилось дырявить карманы.

Что до чистоты записываемой речи, то с учётом того обстоятельства, что запись осуществлялась на металлической проволоке, качество звука было отменным. Что касается разрешающей способности в длительности звукозаписи, то оба диктофона имели возможность безостановочно писать разговор в течении 5-ти часов. Что, по тем временам, считалось настоящей фантастикой (с учётом того обстоятельства, что обычные кассетные и микро-кассетные диктофоны позволяли делать запись длительностью не более 60 минут).

Для последующего прослушивания произведённой звукозаписи, кассета таких спец-диктофонов отстёгивалась и затем уж она могла быть проиграна на специальном, отдельном устройстве – на своего рода «спец-магнитофоне». Самой большой морокой тут было то, что для того чтобы прослушать содержание всей записи, оперативнику приходилось сидеть самому и вручную корпеть над расшифровкой того или иного разговора. В последней связи, не многие опера в «конторе» особенно жаловали подобную технику, которая требовала огромного времени и усидчивости. А поручить подобную работу кому-либо ещё (секретарше, например) не разрешалось ввиду строжайшего режима секретности, не допускавшего расшифровку личности негласного информатора перед кем бы то ни было.

Между тем, ещё одним, вернее, двумя наиболее эффективными способами проверки негласных информаторов, по тем или иным причинам, попавшим под подозрение, являлась их проверка с использованием технических спец-изделий называвшихся “Ложный Мезон” и “Спутник А”. Что они собой представляли и в чём была их разница?

“Ложный Мезон” являл собой качественно сделанный радиомикрофон, с приличным радиусом действия (до 150-200 метров), который был умело замаскирован под портативный диктофон “Мезон”. Внешне всё в нём было точно таким же – при включении устройства было видно, как внутри кассеты начинала двигаться тонюсенькая металлическая проволока, и прочее. В общем, даже на самый искушённый взгляд, создавалось впечатление что в руках именно оперативный диктофон. В чём же была «фишка»? Подобное спец-устройство всучали агенту, которого подозревали либо в двурушничестве (в предательстве), либо в предоставлении заведомо искажённой информации, либо в том, что он уже фактически расшифрован объектом разработки. Для проверки негласного помощника, буквально перед самым началом встречи секретного осведомителя с разрабатываемым (либо, с другим агентом, и т.д.), опер виделся со своим «полосатым» накоротке, где-нибудь невдалеке от места встречи «стукача» с объектом, где негласному помощнику ставилась задача пойти и записать весь ход его/её беседы с объектом изучения. При этом особое внимание агента уделялось такому факту, что «диктофон» (агент ничего не подозревал, что в руки ему давалось фактически совершенно иное устройство - “Ложный Мезон”) должен был быть включен именно в тот момент, когда информатор начнёт звонить в дверной звонок изучаемого. Не позже, ни раньше. В зависимости от реального поведения и того, как негласный информатор вёл себя и что говорил во время встречи с объектом, а именно, насколько естественным было поведение агента по ходу беседы, в какой момент он/она включил/выключил «диктофон», не раскрыл ли перед разрабатываемым факта наличия у него «звукозаписывающего устройства», данного ему «конторой», и делались выводы о надёжности негласного информатора. А также о степени достоверности предоставляемых им сведений. В любом случае, весь ход встречи секретного осведомителя с объектом негласного изучения контролировался оперативниками из ОТО, включая сюда и те моменты, когда информатор «включил» и «выключил» данный ему «диктофон».

Техническое же спец-изделие “Спутник А” представляло собой фактически почти точно такой же закамуфлированный радиомикрофон, с одной лишь разницей, что данное негласное оперативно-техническое мероприятие осуществлялось силами сотрудников 4-го отделения 7-го отдела КГБ. Иными словами, «наружкой». Спрашивается, цель? Поясняю – в случае со “Спутником А”, помимо полного негласного контроля за поведением агента на самой встрече с объектом изучения «конторы», параллельно также ещё фиксировалось внешнее поведение информатора непосредственно по пути к месту назначенной встречи, а именно, не встречается ли «полосатый» с разрабатываемым незадолго до запланированного рандеву, и не раскрыл ли агент «конторы» всего того, что его куратор наказал сделать во время общения с объектом. То есть, речь в данном случае, шла как раз о потенциальном предательстве агента, либо ситуации, когда его/её жизнь находились в опасности или на грани провала, когда могла потребоваться немедленная помощь либо вмешательство в непрогнозируемо развивавшуюся ситуацию оперативников «конторы». Хочу лишь дополнить, что радиус действия спец-изделия “Спутник А” был несколько большим, по сравнению с “Ложным Мезоном”, до 300-400 метров. Последнее было обусловлено как раз возможностью для «наружки» оставаться незамеченной при следовании за информатором до места встречи, а затем возможностью скрытно контролировать весь ход проходящей беседы, находясь в припаркованной невдалеке машины. Из собственного опыта припоминаю, как пришлось натурально дубеть в холоднющей машине «наружки» (а дело было ранней весной), сидя в качестве этакого «оперативного прикрытия» в то время, как один из негласных информаторов моего коллеги по 3-ему отделу «по полной программе оттягивался» с объектом разработки, лакомясь изысканными продуктами отведанными поверх щедро залитого горячительного пойла.

Итак, как уже обозначил выше, по истечении каждого календарного года, с момента вербовки того или иного негласного информатора, в непосредственные должностные обязанности опера – куратора источника информации, входила подготовка и написание этакой секретной «характеристики» - «заключения о проверке надёжности агента». Если честно, то более занудных бумаг в конторе я не готовил. Разве что, формальные ответы на всякие немыслимые запросы, которые также нужно было отфутболивать в лучших традициях «совковой» бюрократии.

Каждое вновь состряпанное «заключение о проверке агента» должно было описывать перечень используемых в ходе проверки мероприятий, и содержать краткие «результаты», полученные в процессе проверки. Любой такой документ, носивший гриф «секретно», надлежало регистрировать в секретариате своего оперативного подразделения, как и все вновь входящие / исполненные секретные материалы. Затем, единственный экземпляр таким образом «вынесенного заключения» прямиком подшивался к материалам личного дела конкретного агента, к кому этот документ и имел отношение. И всё, на этом проверка агента на лояльность считалась законченной.

Теперь, попутно, хотелось бы уделить немного внимания теме так называемой «не передаваемой» агентуры. Да-да, я не ошибся, бытовал среди оперов «конторы» такой термин – «не передаваемая агентура». Что тут имеется ввиду? Да всего лишь те негласные источники, кто был согласен и работал только с одним оперативным сотрудником КГБ (как правило, и являвшимся лицом, завербовавшим агента), однако, кто ни в какую и ни при каких условиях не хотел и наотрез отказывался работать с кем-либо ещё из числа оперов «конторы». Смею авторитетно заверить, таких негласных информаторов имелось в предостатке. И, в особенности, в 3-ем отделе КГБ. В силу того обстоятельства, что негласные информаторы из числа кадровых сотрудников системы МВД и, в особенности, из числа оперативных сотрудников уголовного розыска и БХСС (ныне – экономическая полиция), зачастую, просто категорически не соглашались работать с кем-то кроме того опера, кто их завербовал. Дело иногда доходило до серьёзных разногласий, вплоть до открытых скандалов, так как и сами опера «конторы», а также их оперативные негласные помощники имели свойство менять места службы и, в данной связи, должны были быть переданы на личный оперативный контакт другому сотруднику КГБ, в чьём оперативном подчинении находилась та или иная структура, куда переходил на работу агент.

Попутно замечу, что наряду с сотрудниками системы МВД, к такой же «не передаваемой» категории негласных помощников ещё следовало также относить валютчиков, лидеров преступных группировок, в особенности, различного ранга криминальных «авторитетов», а также проституток. Потому как оказалось, что как ни странно, но как раз агентессы из числа жриц любви порой оказывались такими сентиментальными, надёжными и верными, почти как собаки, кто привязывался к одному только оперу, и кто ни за что не желал иметь каких бы то ни было отношений ни с кем другим. Поразительно, но факт. Вероятно, привязанность там основывалась на тех близких интимных межличностных взаимоотношениях, которые складывались у опера с его «подчинённой».

Помимо того, надо понимать, что и сами опера «конторы» не очень-то горели желанием расставаться со своими «полосатыми» и, в особенности с теми, кто был работоспособным, кто регулярно снабжал своего негласного куратора оперативно ценными сведениями. Не говорю уж о тех агентах, кто был способен играть «ролевые функции», быстро входить в контакт с интересующими лицами, моментально адаптироваться в любых жизненных ситуациях. С таким осведомителем не хотел расставаться ни один опер.

Ну и в завершение настоящего повествования, посвящённого псевдонимам секретной агентуры бывшего КГБ, хотелось бы немного остановиться на теме смены агентам этих самых псевдонимов. Да, совершенно верно, и такое имело место быть в агентурно-оперативной практике деятельности «конторы», включая сюда и Латвию. Я это о том, что встречались такие случаи, причём достаточно нередко, когда тот или иной человек был завербован в аппарат негласных информаторов органов КГБ под одним псевдонимом, а затем, некоторое время спустя, этому же агенту менялось – присваивалось другое «кодовое имя», другой псевдоним.

В каких случаях это делалось? Отвечаю – например, когда тот или иной оперативный сотрудник «конторы» переходил на работу в другое подразделение КГБ. Как, в частности, случилось со мной, когда мне пришлось с понижением должности переводиться из 3-го отдела в «двойку», во 2-й отдел «конторы». Спрашивается, почему с понижением? Да, всего лишь по такой обыденной причине, что сынок заслуженного латвийского контрразведчика, Бруно Штейнбрика, в те годы являвшегося министром МВД Латвии, Андрис Штейнбрик, видимо, от ежедневной «усталости» от того, что ему по-человечески надоело одним местом груши околачивать сидючи во Втором главке центрального аппарата «конторы» в КГБ СССР, где он занимался тем, что выписывал пачками проверки-запросы на советских граждан, посещавших посольство США в Москве, вдруг решил что ему настала пора стать «настоящим» оперативником, и следом за влиятельным папой тоже потянулся в Ригу, в местный КГБ. Где ему тут же с готовностью была гарантирована должность старшего опера. Поэтому, с учётом того, что свободных вакансий старшего оперуполномоченного во 2-м отделе республики в то время больше не было, мне пришлось уходить с должности старшего опера из 3-го отдела «конторы» на должность рядового оперативного уполномоченного.

По существовавшим в «конторе» негласным правилам, если опер переводился в другое оперативное подразделение, он должен был «передать на связь» всех своих «полосатых» новому правопреемнику. По-любому, руководство каждого оперативного отдела было категорически против того, чтобы с уходом каждого опера из подразделения количественный состав аппарата негласных помощников количественно уменьшался. Поэтому, если переводящемуся оперативнику позарез в дальнейшей работе нужен был тот или иной секретный информатор, или же если «стукач» никак не желал работать ни с кем другим – не хотел «передаваться на связь», тогда приходилось по-настоящему выкручиваться.

Не буду скрывать, из тех 28 «полосатых», которые у меня состояли на личном оперативном контакте в 3-ем отделе КГБ Латвии, было 5-6 отменных агента, с кем я не желал расставаться ни при каких обстоятельствах. С другой стороны, руководство 3-го отдела ни в какую не хотело терять своих секретных осведомителей и, тем самым, значительно ухудшать количественные показатели подразделения. Так что пришлось по-настоящему попотеть и поизголяться для того, чтобы «и овцы были целы и волки сыты». В одном случае, в ход довелось пустить хитрость и, фактически, служебный подлог. С учётом того, что у меня на связи в 3-ем отделе в ту пору было два агента с одинаковым псевдонимом “Феликс”, мне пришлось изобразить, что один из моих агентов с псевдонимом “Феликс” якобы серьёзно «заболел» и, ввиду обозначенного обстоятельства, имелись серьёзные основания верить, что он больше никогда не вернётся на службу в систему МВД. Что его вот-вот комиссуют, признают недееспособным. Понадобилось составить соответствующее, убедительно выглядевшее, заключение об «исключении агента из действующего аппарата негласных информаторов» в связи с «тяжёлым недугом» и, таким нехитрым способом, списать агента в архив, а затем, при переводе во 2-й отдел «конторы», по-тихому быстро восстановить с ним связь. При этом все документальные материалы списанного в архив агента были также оформлены как якобы полностью уничтоженные. Чего в действительности сделано не было.

С тремя другими осведомителями, кто был также весьма важен как потенциальный поставщик оперативно ценных сведений (агенты с псевдонимами “Артур”, “Катаев”, и “Кузнецов”) пришлось изобразить, что все они уволились из органов МВД и перешли работать в какие-то гражданские «богодельни», не имевшие никакого отношения к компетенции оперативной деятельности 3-го отдела КГБ. Всех их также вполне безпроблемно удалось «перетащить» из «тройки», опять-таки списав всех в архив «учётной группы» агентуры 10-го отдела «конторы», с оформлением всей надлежащей секретной документации на бумаге свидетельствующей что все материалы рабочих и личных дел агентов «сгорели».

А с ещё одним негласным информатором пришлось действовать ещё более радикально, а именно, сделать вид, что негласный помощник «скоропостижно скончался» от неизвестной болезни. И, таким образом, снова списать «полосатого» во всё тот же архив. А затем, опять-таки якобы, обставить всё дело таким образом, что все материалы секретного осведомителя были уничтожены (сожжены) за якобы их полной оперативной ненадобностью.

Кстати, точно такая же официальная формулировка была использована и при «списании» личных и рабочих дел иных особо ценных «полосатых» в архив другими оперативными сотрудниками КГБ Латвии, с их полным документальной подчисткой во всех информационных учётах «конторы», включая сюда и информационные массивы «учётной группы» агентуры 10-го отдела КГБ ЛССР.

Тем не менее, с учётом того обстоятельства, что все упомянутые негласные информаторы представляли особый интерес, как отменные поставщики оперативных сведений, с целью того, чтобы по-настоящему замаскировать их даже перед теми, кто мог знать их внутри аппарата «конторы», пришлось при восстановлении личного оперативного контакта с каждым из них, поменять «полосатым» их секретные «позывные» - псевдонимы. Так, агент “Феликс” превратился в сексота с псевдонимом “Консул”. А негласные информаторы “Артур”, “Дьяченко”, “Кузнецов” и “Катаев” стали соответственно «полосатыми» под псевдонимами “Грант”, “Анри”, “Николь” и “Кейт”. При этом вся в дальнейшем получаемая от них информация если и регистрировалась в секретариате 2-го отдела «конторы» (далеко не всегда), но никогда более не предоставлялась для «анализа» и «оценки» в ИАО. Почему? Всего лишь по той причине, что те оперативные материалы, которые добывались обозначенной агентурой почти всегда относились к данным совершенно секретного характера – ввиду того обстоятельства что все «полосатые» были задействованы с особо важных операциях, ставящих своей конечной целью проникновение в агентурный аппарат спецслужб «главного противника», американского ЦРУ, в частности.