Латвии настало время открыть «мешки» КГБ (Часть пятая: «Рапорт на В»)

09 февраля 2018

2663

Латвии настало время открыть «мешки» КГБ (Часть пятая: «Рапорт на В»)

Таким образом, у лица, к кому ГРУ делает «вербовочный подход» есть только две (вернее – реально, всего лишь одна) возможных «опции» - либо принять «предложение, от которого нельзя отказаться», либо... Потому как, в случае отказа, хваткие «ребята» из ГРУ тут же найдут ему/ей замену в лице другого «адекватного кандидата», того, кто не в силах будет не взять.

Если же обратиться к формам и методам агентурно-оперативного «процесса», распространённых в КГБ, то попутно хочу признаться, что будучи зелёным и совсем неопытным юнцом, по своему приходу в «контору» в июне 1984-го года, я по собственной дремучести и в силу слепой «коммунистической веры в светлое будущее», что называется, набил себе столько шишек, занудно расспрашивая своих старших коллег по 3-му отделу о том, как организована работа с секретными информаторами в органах КГБ, что надо мной потом ещё очень долго потешались во всей «конторе», всячески склоняя моё имя на всех углах и в коридорах. Как стало понятно, «постарался» там один из тогдашних старших коллег по 3-ему отделу, Юрий Перфилов, кто разнёс вести о моей «свежести» по «конторским» закоулкам.

Так вот, одним из первых моих ляпов относительно секретной агентуры органов КГБ был вопрос, который я задал как-то по собственной наивной глупости своему в ту пору непосредственному «наставнику» в 3-ем отделе, старшему оперуполномоченному 1-го отделения майору Игорю Сёмину, который до своего перевода в «тройку», достаточно продолжительное время «плодотворно потрудился» в «легендарным» 6-м отделении 5-го («идеологического») отдела, в рамках латвийской «конторы» занимавшегося «контрразведывательным обеспечением еврейской диаспоры, а также их связями за рубежом». Усиленно грызя «гранит науки» в области описания «агентурно-оперативной деятельности», в который уж раз перечитывая содержимое до жути занудных совершенно секретных «приказов» КГБ СССР, относящихся к негласной работе с «конторскими» информаторами, я по своему невежеству поинтересовался у старших товарищей, а “какие документы-«корочки» выдаются секретным агентам КГБ, которые могут подтвердить факт того, что тот или иной человек является «негласным помощником» - информатором «конторы»?” Какова была ответная реакция моих коллег, когда они услышали столь идиотский вопрос из моих уст? Находившиеся тогда в одном со мной рабочем кабинете Игорь Сёмин, а также другой старший оперуполномоченный 1-го отделения 3-го отдела Юрий Перфилов (до своего прихода в «контору», закончивший московскую «вышку» КГБ и, поэтому, при каждом удобном случае трепетно выпятивавший себя повсюду этаким «аристократом», своего рода «элитарной костью», «приятно выделявшимся» среди прочей «конторской плебейской челяди») прямо-таки расхохотались в голос, залились так что чуть ли не держались за животики от уморы.

Немного поутихнув, Сёмин всё-таки снизошёл и «на пальцах» разъяснил мне суть понятия «секретный агент», буквально молвив следующее: “Негласных помощников поэтому и зовут агентами, потому что они, по сути, являются секретными информаторами, и этот факт держится в строжайшей тайне так, что о самом факте сотрудничества категорически не должен знать никто, ни на работе, ни в семье – нигде! В противном случае, какие же они – «секретные»? В связи с чем, ни о каких «документах» - «удостоверениях» секретных агентов и речи быть не может.”

Что непосредственно до самого вербовочного процесса лиц в аппарат негласных помощников органов КГБ – агентов, то по результатам предварительного изучения «кандидатов на В», в зависимости от того, какие материалы удалось собрать-«нарыть» в течении определённого времени (обычно такой процесс предварительного изучения ограничивался тремя – шестью месяцами, не больше – в зависимости от «темпов» и оперативной необходимости) и, в особенности, по результатам нескольких конспиративных личных встреч сотрудника КГБ со своим изучаемым подопечным – «кандидатом на В», а также принимая во внимание процент «ценности» в предоставленных «кандидатом на В» сведений (как правило, передаваемых в устной форме, во время конфиденциальных встреч и бесед между опером и «кандидатом на В», по окончании которых сотрудник КГБ всегда составлял соответствующую рукописную либо печатную «справку», подшивавшуюся в материалы файла «кандидата на В»), оперативник «конторы» принимал самостоятельное решение насколько готов был «кандидат на В» для того, чтобы выходить на него/неё с прямым вербовочным предложением о постоянном негласном сотрудничестве с органами КГБ в качестве секретного информатора – агента.

Что предшествовало этому вербовочному выходу? Собрав воедино весь бумажный файл предварительного изучения каждого конкретного «кандидата на В», оперативник затем должен был посоветоваться по поводу предлагаемой им вербовки того или иного субъекта со своим непосредственным начальником, коим в аппарате КГБ у любого оперативного сотрудника «конторы» являлся «начальник отделения» оперативного отдела, в котором служил сам опер. В 3-ем отделе таковым у меня был Виктор Минаев, прежде работавший в 1-м отделении 5-го отдела «конторы» (в котором он занималася «разработкой» таких эмигрантских «антисоветских центров» как «НТС» - «Народно-трудовой союз»). Что до 2-го отдела (основное контрразведывательное подразделение в рамках «конторы» Латвии, которое было призвано заниматься противодействием «подрывной разведывательной деятельности спецслужб главного противника», или, как было кратко называть – «контрразведка по странам»), то там у меня таким «начальником отделения» являлся тогдашний шеф 1-го («американского» отделения) Владимир Комогорцев, который по совместительству занимал ещё и должность заместителя начальника того же 2-го отдела.

После «душещипательной» беседы со своим непосредственным шефом, которая, по сути, была чистой формальностью и пустой тратой времени (проводилась всего лишь «для галочки» - в рамках «соблюдения» требований, изложенных в соответствующих совершенно секретных «приказах» КГБ СССР, регламентировавших агентурно-оперативную деятельность и, прежде всего, в качестве своего рода «отмазки» на случай какой-либо возможной служебной проверки по линии Отдела инспекции – в каждом аппарате КГБ имелась такая структура, выполнявшая роль этакого «цербера», номинально надзиравшего за порядком оперативной деятельности внутри самой «конторы»), оперативник возвращался в свой кабинет, за рабочий стол, где начинал кропать (либо рукописно, или же «практикуясь» на пишущей машинке), «рожая» очередную совершенно секретную бумагу, которая называлась «Рапорт на вербовку» («Рапорт на В»).

Как правило, такой документ адресовался на имя либо начальника своего оперативного отдела, в котором трудился тот или иной опер, или же выше – непосредственно председателю, либо заместителю председателя КГБ республики. Разница в адресовании «Рапорта на В» тут была обусловлена тем фактором, о каком оперативном подразделении шла речь. Так, например, работая в 3-ем отделе КГБ, который занимался контрразведывательным обеспечением органов и войск МВД, в соответствии с требованиями совершенно секретного «приказа» КГБ СССР за номером 00185, непосредственно относящегося к этой сфере деятельности, предусматривалось, что абсолютно все «Рапорты на В» о привлечении к негласному сотрудничеству любого действующего сотрудника системы МВД в неукоснительном порядке должны были адресоваться только председателю КГБ (либо соответствующему заместителю), и только он имел право рассматривать такой «рапорт» и принимать по нему решение. Что до 2-го отдела, то в нём «Рапорт на В» практически любого советского гражданина мог адресоваться всего лишь начальнику оперативного подразделения, так что получения «санкции» вышестоящего руководства тут вовсе не требовалось.

В любом случае, должностное лицо в рамках КГБ, кому адресовался «Рапорт на В», на первом листе такого документа, поверх изложенного, должен был наложить соответствующую рукописную резолюцию – «санкцию», которая могла быть либо: «Согласен», либо «Возражаю / Не согласен», поставив ниже также свою личную подпись и дату. В случае, если «Рапорт на В» был «завёрнут» / «забракован», ниже также должны были быть кратко (одним, двумя предложениями) изложены причины, по которым вербовка считалась нецелесообразной, или преждевременной.

Любой «Рапорт на В», в обязательном порядке, должен был содержать определённые «атрибуты», к которым относились полные «установочные данные» вербуемого, а именно: фамилия-имя-отчество, дата, полное место рождения, национальность, партийность, семейное положение (женат, холост, разведён), место работы и должность (включая рабочий номер телефона), полный домашний адрес, включая и домашний телефон. Там же описывался участок работы, а также кратко определялись цели и задачи, в какой области контрразведки (либо разведки – последнее касалось только 1-го отдела, внешней разведки, в «совковое» время, как известно, входившего в структуру КГБ) планировалось задействовать будущего секретного агента.

Я специально выделил выше слово «партийность», так как мне тут недавно довелось видеть всевозможные публичные «отзывы» и комментарии, оставляемые лицами на страницах различных медиа, теми, кто вообще никакого понятия не имеет о формах и методах работы «конторы», касающихся агентурно-оперативной деятельности, и кто пытается представить дело таким образом, что сотрудникам КГБ якобы чуть-ли не «категорически запрещалось» вербовать в ряды «бойцов невидимого фронта» - в агенты КГБ – членов коммунистической партии. Сразу же категорически замечу, что подобные заявления являются либо абсолютным незнанием предмета, о котором все подобные «знатоки» и «эксперты» пытаются вещать, либо преднамеренными попытками исказить реальные вещи с целью последующей дезинформации публики и, таким образом, попыткой увода от истины.

Как, в действительности, обстояло дело с вербовкой в агентурный аппарат членов КПСС? Имелись ли там какие-либо препятствия? Если откровенно, то в середине 80-х, когда я начал работать в 3-ем отделе «конторы», и вплоть до ликвидации КГБ в Латвии, мне не довелось сталкиваться с подобными «проблемами» при вербовке кого бы то ни было в качестве секретного агента.

Дело здесь обстояло так, что всё тот же совершенно секретный «приказ» КГБ СССР за номером 00185, регламентировавший «контрразведывательное обеспечение органов и войск МВД», который предоставлял право вербовать в ряды «невидимых бойцов» - агентов «конторы» лиц из числа действующих сотрудников органов МВД, не налагал каких-либо запретов относительно вербовки членов КПСС. Объяснялось всё тем, что «партийная прослойка» среди сотрудников системы МВД была достаточно большой, да и более того, с началом в «совке» процесса «перестройки», затеянного в те годы «великим пятнистым зодчим» - Горбачёвым, фактически развязало руки в оператиной деятельности «конторы».

Не открою никакого секрета, что в конце 80-х – начале 90-х уже практически любой трезвомыслящий человек (последнее относилась абсолютно ко всем людям, в том числе, и тем, кто работал в «конторе») прекрасно понимал, что компартия не просто напрочь дискредитировала и изжила себя как «направляющая сила советского общества», но и то, что именно КПСС являлась тем злом, откуда произрастали и развивались коррупция, ложь, лицемерие, фальсификация, стяжательство, и воровство в государственных масштабах, достигшие к началу 90-х в бывшем «совке» такого уровня, что уже во-истину, в стране сложилась предреволюционная ситуация, когда “Верхи не могли больше управлять страной по-прежнему, а низы не хотели жить по-прежнему”. Как последнее не может показаться парадоксальным и трагикомичным, случилось так, что в «совке» в те годы «сработал» тот самый «механизм» неизбежного обновления общества, о котором перед Октябрьским государственным переворотом в 1917-м году вещал тот, кто затем вверг страну в разруху и нищету, в конце концов, приведшую её к своего рода «самоликвидации». По-любому, именно в то время в стенах центрального аппарата КГБ в Москве был принят к исполнению ряд секретных и совершенно секретных «приказов», разрешавших вербовку секретной агентуры среди не только рядовых коммунистов, но и из числа даже высшей коммунистической элиты. Так что бытующая сейчас теория о том, что «категорически запрещалось» вербовать агентуру из числа членов КПСС является не просто неверной, но и, по сути, ложной.

В продолжение темы не могу не остановиться на развитии такого аспекта, как вербовка негласных источников, действующих в интересах органов КГБ, являвшихся либо высокопоставленными партийными «бонзами», либо занимавшими руководящие должности. Вербовка таких персонажей не всегда являлась целесообразной и, в первую очередь, ввиду того, что такое лицо было малопригодно быть секретным информатором. Нередко, в подобных случаях, вместо «официального» оформления такого субъекта в качестве агента «конторы» и, несмотря на тот факт, что от такого лица было даже получено соответствующее письменное согласие о негласном сотрудничестве с КГБ, все последующие взаимоотношения с таким человеком строились по принципу негласной работы как с «неоформленным источником».

В качестве наглядного примера, позволю себе привести скандальную (хотя, также мало кому известную) историю с бывшим начальником Огрского районного отдела внутренних дел (РОВД Огрского района) полковника милиции Каспара Циритиса. В силу ряда субъективно-объективных обстоятельств, Циритис попал в поле зрения «конторы», сперва как начальник в непосредственном ведении и при халатном попустительстве которого, в руководимом им отделе милиции произошла утрата нескольких совершенно секретных изданий (в красках раскрывавших формы и методы агентурно-оперативной деятельности теперь уже оперативных подразделений МВД – уголовного розыска, ОБХСС, и прочее), содержание которых составляло государственную тайну. Вина Циритиса заключалась ещё и в том, что после обнаружения самого факта случившейся утраты у него в Огрском РОВД совершенно секретных материалов, по его личному указанию и с его непосредственного «благословения», конкретные его подчинённые по райотделу милиции, сподобились в одну ночь натурально состряпать фиктивные акты о якобы «уничтоженных путём сожжения» фактически утраченных нескольких совершенно секретных служебных изданий. Данный факт грубейшего служебного подлога который, по существу, являлся своего рода «продолжением-довеском» к ранее уже случившейся утрате совершенно секретных документов являлись формальным основанием для того, чтобы серьёзно решать вопрос о возбуждении уголовного дела, входившего в прямую компетенцию «конторы» - по факту утраты совершенно секретных документов, представляющих государственную тайну, по которому Циритису «автоматом», в качестве своеобразного «аванса», сразу же была уготована роль одного из главных фигурантов – с весьма «радужными» для него перспективами не только лишиться своей тёплой должности, звания и пенсии, но и сесть надолго, лет на 10, не меньше. Более того, в дополнение к обозначенному «букету», у Циритиса обнаружился ещё и ряд весьма «занимательных» и «перспективных», в оперативном плане, родственных контактов, проживавших в США и тесно связанных с латышскими эмигрантскими центрами, которые в московском «центре» (в КГБ СССР) подозревали в связях с американскими спецслужбами, с ЦРУ, в частности. Об этих зарубежных связях Циритис «забыл» указать в своём личном деле сотрудника МВД, что, по существовавшим в те годы канонам (в том числе, изложенных в соответствующих «приказах» по линии Управления кадров МВД СССР), также являлось достаточно серьёзным проступком – в силу того, что все оперативные и /или руководящие сотрудники большинства структур системы МВД считались имевшими надлежащий допуск секретности, который предусматривал что все иностранные связи такого сотрудника МВД должны были быть указаны в личном деле. Чего, оказалось, Циритис не сделал.

Так вот, что до судьбы Циритиса, то никто его не уволил – в силу того, что был он «старым заслуженным коммунистом» и, более того, слыл близким дружком-приятелем у тогдашнего министра МВД Латвии Бруно Штейнбрика, который считал его хорошим работягой и талантливым оперативником. Тем не менее, учитывая «прегрешения» (мягко говоря) Каспара Освальдовича, а также принимая во внимание тот факт, что после того как его «художества» с подделкой служебной документации и с последующим служебным подлогом вскрылись (эта тема отдельного повествования, не имеющая отношения к вербовке агентуры), у меня с Циритисом состоялась «душещипательная» беседа, в ходе которой начальник Огрского РОВД сам в инициативном порядке быстренько предложил написать соответствующее собственноручное «обязательство» сотрудничать с органами КГБ «по любым вопросам», что он чуть погодя и сделал. Опять-таки, никто его ни за какие мягкие места не держал, да и надо было знать Циритиса – более двухметрового роста здоровенный, килограмм под 120-130 живого веса, солидный мужик, кто по сравнению со мной, внешне достаточно хилым молодым сопляком, являл собой вообще неуместное сравнение. Далее, во время регулярных приездов из Огре в Ригу, попутно наведываясь по делам в центральный аппарат МВД, Циритис, после своих туда визитов, самолично на служебном автомобиле подъезжал к головному зданию «конторы», что располагалось во многим прежде известном «угловом доме», звонил мне по телефону, каждый раз представляясь: “Борис Алексеевич? Тут «секретный агент» Циритис говорит. Не могли бы мы увидеться-переговорить?” Между тем и несмотря ни на что, ни в коем случае Циритис никогда не являлся действующим секретным агентом «конторы», так как его в этот «аппарат негласных информаторов» КГБ никто просто никогда официально не оформлял (даже несмотря на то, что он сам дал добровольное письменное согласие на секретное сотрудничество). Что было проку от этой вербовки, тем более, что Циритис, как начальник объекта «оперативного обеспечения» не представлял собой практически никакой ценности в роли секретного информатора, действующего внутри той самой структуры МВД, в которой он являлся начальником, и к которому через его собственные неофициальные контакты, стекалась практически вся информация, касающаяся руководимого им подразделения. Так что, на примере Циритиса хотелось бы лишь продемонстрировать, что наряду с «официально» оформленными агентами КГБ, у большинства оперов «конторы» имелась такая «категория» негласных источников, которую было принято неофициально называть «неоформленной агентурой».

Опять-таки, перенеся те события, надеюсь, тяжело будет не согласиться, что такие нигде официально не фигурирующие негласные оперативные помощники, без всякого сомнения, также должны быть отнесены к тем лицам, кто фактически оказывал секретную помощь столь «ненавистному» КГБ. С уверенностью, основанной на собственных познаниях в данной «специфической области», могу утверждать, что таких «тихих неприметных людишек» в той же Латвии до сих пор осталось не один и не два, так как таких лиц сотни, если не тысячи. Это так, всего лишь одна реплика со стороны по поводу так всё ещё до сих пор усиленно мусирующейся «светлой идеи» на счёт пресловутых «мешков КГБ».

Что до дальнейшего «документального оформления» самого «процесса» вербовки, то в этом же «Рапорте на В», адресовавшемся высшему руководству «конторы», сжато описывался «процесс» и «достижения», достигнутые вербуемым пока он/она «изучался» тем или иным опером в качестве «кандидата на В», а также приводилась пара-тройка коротких примеров, как «кандидат на В» зарекомендовал и проявил себя, выполняя негласные поручения органов КГБ, периодически встречаясь со своим «куратором»-опером.

В заключительной части «Рапорта на В» излагались основа на какой планировалось осуществить вербовку лица, описывались условия (место) где предполагалось осуществить вербовку, а также под каким предлогом вербуемый/ая будет приглашён на вербовочную встречу, включая сюда и «легенду», как такая вербовочная беседа будет замотивирована и обставлена перед другими лицами (как-то, перед коллегами по работе – в случае, например, вызова вербуемого в служебный кабинет 1-го отдела режимного предприятия – так как, в принципе, категорически запрещалось проводить вербовку потенциальных агентов в местах регулярных строго конфиденциальных встреч оперативников КГБ со своей действующей секретной агентурой, дабы исключить возможность «засветки» такого места в случае вероятного отказа вербуемого стать негласным информатором «конторы»). И в самом уж конце всё того же «Рапорта на В» кратко излагался план, как планировалось негласно контролировать саму обстановку (как внешнюю, так и непосредственно во время «процесса») по ходу осуществления «вербовочного подхода», равно как и описывались черты характера и основные детали «психологического портрета» вербуемого. Последнее требовалось для того, чтобы хоть как-то «подстраховаться» и, по возможности, держать под контролем весь ход вербовки.

По возвращению санкционированного совершенно секретного «Рапорта на В» от давшего разрешение («санкцию») на вербовку начальства, в соответствии с требованиями соответствующих «приказов» КГБ СССР, касающихся обеспечения режима секретности и ведения секретного делопроизводства, каждый оперативник «конторы» должен был самолично зарегистрировать такой документ в надлежащем регистрационном журнале входящих секретных и совершенно секретных материалов в секретариате своего оперативного подразделения. Хотя, честно признаюсь, не все сотрудники «конторы» делали это всегда и соблюдали всё, что предписывалось в совершенно секретных «приказах» КГБ СССР.

Объяснялось тут всё таким субъективным моментом что имели место быть случаи, когда тот или иной «опер», кто не был стопроцентно уверен в успехе предстоящей вербовки, мог натурально «затихарить» такой «Рапорт на В», не регистрируя его в секретариате. Делалось это по той причине, чтобы не «портить статистику», так как могла приключиться такая «неприятная неожиданность», что некоторых не уверенных в собственных силах и убеждённости оперов, тот или иной «кандидат на В» мог с лёгкостью натурально послать на три буквы, категорически отказавшись вербоваться. Который, ко всему прочему, в последующем мог сам начать фактически шантажировать неудачника-опера по поводу случившегося у того фиаско. Не причисляя себя к категории «супер-опера» могу, тем не менее сказать, что сам я в подобной ситуации не оказывался, хотя знал несколько коллег из бывшего 3-го отдела, кто не только «химичил» и не регистрировал «Рапорта на В», но и кто очень серьёзно облажался во время вербовочных бесед, когда их «кандидаты на В» из числа как кадровых работников вполне конкретных подразделений МВД республики, так и из числа сотрудников системы УИТУ натурально «продинамили» своих «кураторов», а затем самым настоящим образом поглумились – поиздевались над вербовщиками, после чего сами чуть-ли не завербовали самих оперов «конторы».

Так, в качестве одного лишь примера на данный счёт, считавшийся в 3-ем отделе КГБ Латвии «главным куратором» всей системы УИТУ (включая и Следственный изолятор) Владимир Хамзов пару раз капитально прокололся в своём неудачном выборе «кандидатов на В» которые, после жалких попыток завербовать их, натурально послали старшего опера куда подальше, а затем сами принялись шантажировать «конторщика», фактически регулярно спаивая его за счёт почти «резиновой» так называемой «статьи оперативных расходов», предназначавшейся исключительно для «подкармливания» своих «сексотов» из числа «внутрикамерников» (секретных информаторов из криминальной среды, негласно действующих во всех, без исключения, «исправительно-трудовых учреждениях» - тюрьмах, следизоляторах, и прочее).

Тем не менее, если возвратиться обратно опять к самому вербовочному процессу, то по получении «санкции» от высшего руководства, дающей «добро» на вербовку, опер начинал планировать непосредственно саму личную встречу с «кандидатом на В», в ходе которой должна была осуществлена вербовка.