Кто затаскивает людей на «Пусть говорят» и другие ток-шоу

Как сейчас помню: возвращаюсь с работы, сижу, ужинаю. Звонок: «Срочно собирайся, история бомбическая, сейчас там будут все». Лечу в Краснодон, Луганская область, ещё домайдановская история.

Светлана Оклей была просто иконой Украины: мать-героиня, воспитывающая семь детей — своих и усыновлённых, издающая книги, выступающая на ТВ, её дети гастролировали с концертами. Образцовая семья. А в реальности — абсолютно закрытая, приёмные дети оказались рабами. Двух девочек Светлана с мужем убила. Она их запинала и избавилась от тел у себя на приусадебном участке. Они [муж и старшая, кровная дочь супругов Оклей] затем выварили тела в огромной кастрюле и закопали у себя в огороде. Когда Оклей узнала, что к ним приедет опека, она похитила чужого ребёнка, чтобы выдать за убитую дочь. Светлану с мужем и дочерью поймали (в декабре 2012 года Краснодонский горрайонный суд назначил Светлане 15 лет лишения свободы, муж и её дочь Юлия получили по 4 года. — Прим. «Базы»).

Я был на этом участке, видел эти кастрюли. Там было сражение пяти съёмочных групп за героев, которым предлагали большие деньги, чтобы они ехали к ним. И в один день все каналы вышли с ток-шоу про Оклей, только с разными героями — соседями, знакомыми и экспертами. Кто кого смог урвать…

«Страховой агент ценится выше, чем человек с красным дипломом журфака»

В ток-шоу в основном работают люди из регионов, москвичей мало. Туда берут без опыта, главное — пройти испытательный срок. Мне назначили собеседование в «Останкино» на пять утра, и в семь я уже ехал на съёмку. Без блата, хотя все думают: «Первый канал, нужно иметь знакомства».

Мне было 24 года. До этого я жил в Смоленске, работал на местном телевидении в новостях собкором РИА «Новости». История, после которой я многое понял в этой жизни: жена начальника ГИБДД устроила аварию — инвалидами остались трое. На месте я узнал первым, кто был за рулём. И об этой истории никто в регионе не захотел писать и снимать, ссориться с начальником ГИБДД себе дороже. А я сразу написал на федеральную ленту РИА. И только после того, как об этом начали говорить федеральные и местные СМИ, начальника этого уволили. Следствие и суд длились почти три года. Супруге гаишника назначили два года ограничения свободы. Но от наказания её освободили за сроком давности... Я понял, что в регионе круговая порука и мне там нечего делать.

Первые три месяца в Москве на ТВ мне не платили зарплату — это тоже нормальная история на ток-шоу того времени. Привезённых с собой денег хватило впритык, одно время спал на раскладушке в редакции, а иногда уезжал ночевать в зал ожидания на Белорусском вокзале. Ты просто практикант, тебя испытывают на прочность, дают задания, которые кажутся невыполнимыми: куда-то проникнуть, снять эксклюзив, кого-то привезти на программу. Если тебя это не устраивает — никто не держит. Если ты готов терпеть ради работы в самом рейтинговом ток-шоу, ты терпишь. Личное дело, личный выбор каждого. Да и сам Андрей Малахов прошёл этот путь, когда приехал из Мурманской области в Москву. Много людей, вообще не имеющих отношения к телевидению. Какой-нибудь страховой агент или специалист по продажам, который умеет убеждать людей, ценится выше, чем человек с красным дипломом журфака МГУ.

Две или три командировки в неделю — это нормальный темп. Как правило, в любой редакции похожих программ есть примерно 5–8 бригад, которые ищут темы, одновременно в работе находится десять историй. Все постоянно в какой-то движухе: надо быстро реагировать, опередить конкурентов. История появилась на ленте — через два часа ты едешь в аэропорт, чтобы обойти другие каналы, привезти героев, уговорить их. Кто первый встал — того и тапки. Все работают практически без выходных. Есть новость — есть работа. А новости есть всегда.

Второй мотив — это любопытство. Если человек выезжал только в райцентр, то посмотреть Москву, увидеть Красную площадь, встретить в коридоре Якубовича — это мотив. И такому человеку тоже не надо платить.

Третий — алчность. Человек быстро сводит разговор на деньги, едет на программу — все довольны. Там никаких страшных сумм нет. Если это обычная линейная история, 50 тысяч — это потолок. А для человека из деревни это может быть 5–10 тысяч рублей. Какие-то супергромкие истории обсуждаются индивидуально. На всех ток-шоу гонорары примерно одинаковые. Зависит от принципиального желания перекупить героя у конкурентов. Если пять редакций зарубились и это срочная история, ставки могут подняться очень высоко. Но на миллионы счёт не идёт — миллионные гонорары могут заплатить, только когда речь о звёздах, публичных людях. А так был вопрос о 100–200 тысячах рублей.

Четвёртый мотив — чувство справедливости. Когда что-то случается, у человека душа болит и он этоу проблему несёт на телевидение. Например, в Ленинградской области местный депутат расстрелял кучу собак, среди которых были не только бродячие, но и чьи-то, и местное сообщество возмутилось. Таким идейным героям тоже не платят.

Пятая причина — безысходность, когда человек ждёт чуда. Он понимает: у него рак 4-й степени, он 50 лет не может найти свою мать, ему поможет только чудо, и чудо — это телевидение.

Родственники преступников приезжают от безысходности. Я привозил, например, матерей маньяков-педофилов. Мать едет, чтобы спасти сына, потому что в суде её слушать не будут, а на телевидении будут. Мать любого маньяка говорит одно и то же: «Мой сын на это не способен». Мы говорим ей как есть: «Всё против вашего сына, никаких шансов нет, если вы как мать не попытаетесь его спасти. Если вы правда верите, что ваш сын этого не совершал, вам нужно на всю страну об этом сказать».

И история, чтобы вы поняли вес слёз матери. Программа называлась «Ночь в отеле», как сейчас помню. Алтайский край, город Бийск, там была девушка, чемпионка России по пауэрлифтингу, спортсменка, комсомолка, красавица. Она пырнула ножом мужчину, который, с её слов, пытался её изнасиловать (речь идёт о Татьяне Андреевой, которую в 2013 году осудили за убийство Сергея Черкайкина. — Прим. «Базы»). Я был в полной уверенности, что общественное мнение будет на стороне девушки. Потому что там был такой здоровенный мужик — и девушка такая хрупкая, миниатюрная.

Новости по теме: Леонид Маевский умрет на свободе

Но я привёз маму убитого, она вышла, разрыдалась, студия встала на сторону мамы. И в итоге следствие стало на сторону мамы. Девушка получила семь лет. Слёзы матери в этой истории оказались сильнее, чем девушка, которая пыталась защитить себя от изнасилования.

В первые десять минут общения ты понимаешь психотип человека. Он жадный, он трус, он ищет адвоката, которого нет в его деревне, или врача, которого нет в его регионе? Никаких угроз или шантажа нет. Проще найти точку интереса человека и в этой точке договориться.

Есть помимо всех этих мотивов и чистая человеческая удача. Лет 10 назад стрелок был в Москве, зашёл в офис аптек «Ригла» в камуфляже и расстрелял кучу людей (это произошло в 2012 году, юрист Дмитрий Виноградов тогда убил семь своих коллег, а также оставил во «ВКонтакте» свой «манифест», за что его прозвали «русским Брейвиком». — Прим. «Базы»). И вот шесть утра, я звоню в дверь к отцу одного из погибших и думаю: «Он спит, у него буквально вчера погиб сын, сейчас он пошлёт меня на три буквы, и мы уедем». Открывает дверь мужик в слезах. Я рассказываю: «Так и так, мы журналисты, хотели бы, чтобы вы приехали и поделились своими чувствами». И выяснилось, что я как две капли воды похож на его погибшего сына. Мы попили чай, разговорились и через полчаса поехали в «Останкино». Он был на программе, плакал. Если бы мне не повезло, я бы его не вывез никогда.

«Ток-шоу можно сравнить с работой спецслужб»

Мы снимали историю скопинского маньяка Мохова, который вышел на свободу. Одна из жертв, которая описала всё это в виде мемуаров, бесплатно согласилась сняться в программе, ей было интересно, она хотела издать книгу. У неё нормально жизнь сложилась, хотя этот эпизод её сильно травмировал.

Вторая девушка [Елена Самохина], которая от маньяка родила двоих детей, скрывается ото всех, не хочет публичности. Мы её караулили у подъезда, выяснили, где её родственники живут, весь двор опросили, звонили ей в дверь, но она не открывала. Дня два пытались её хоть как-то снять, не получилось, она затворница полная. Её эта история очень сильно травмировала, её можно понять.

Двоих детей, которые родились [у Самохиной в результате изнасилования], раздали по детским домам, ни маньяк, ни мать не знают, где они находятся. И кто этих детей найдёт — вот это будет эксклюзивище нереальное. Если у них взять интервью — это просто уровень Опры [Уинфи, американской телеведущей]. Вот здесь можно и миллионные гонорары предложить этим детям.

Когда у тебя дефицит времени, главное — понять, как эффективнее забрать себе героя. Это только кажется, что, если ты предложишь герою больше денег, он сразу поедет. На самом деле он просто отнесётся с недоверием. Надо его замотивировать. Ты его убеждаешь, зачем ему нужно ехать на программу, и только в качестве последнего аргумента говоришь: «Если дело в деньгах, мы можем заплатить больше». Без осознания, что ему надо ехать, один из ста согласится просто за деньги.

Если конкуренты забрали героя, можно связаться с ним через родственника и так, через родного человека, его в чём-то убедить, и герой может сбежать от той съёмочной группы к тебе. Если, конечно, конкуренты из других ток-шоу у него не забрали симку и паспорт, что тоже часто бывало.

Главное — привезти человека на программу. В этом любые хитрости хороши. Я тоже так делал. Ты забираешь паспорт, чтобы купить билеты, никакого тут похищения и ущемления нет. А с сим-картой тоже всё абсолютно прозрачно. Говоришь человеку: «Тут дорогой роуминг, тебе нужно поменять симку». Забираешь, идёшь покупать новую. В это время ему уже не может дозвониться другая съёмочная группа.

Любое серьёзное ток-шоу можно сравнить с работой спецслужб. Есть выходы на полицию, МЧС, авиакомпании, врачей, адвокатов. Можно пробить любого человека по любой базе (штрафы, алименты, судимости), и очень сложно кого-то незаметно привезти в Москву и спрятать от конкурентов. Человека с подпиской о невыезде из региона нельзя везти на поезде или самолёте, но на машине можно.

И если ты сильно переживаешь, что героя могут похитить, то везёшь туда, где его точно не найдут ни по каким базам. Особо ценных героев, которые могут сбежать, запить накануне программы, селят вместе с редактором, чтобы тот их караулил.

«Высший пилотаж — драка в программе»

Была история, программа называлась «Спирт-убийца». Посёлок Красный Великан, это на границе с Монголией, 8 часов от Читы на машине, суперглухое место. Там 16 человек умерли от суррогатного алкоголя. Мы приехали в момент, когда грузовик развозил гробы с покойниками по домам. Надо снять людей и уговорить поехать на программу — в момент, когда привозят гробы. Мы сняли похороны, я помню, как они несли эти гробы и вся деревня рыдала, там всего человек сто живёт.

Опускают гробы в землю, мы разговариваем с родственниками, записываем их, после этого давим на то, что нужно восстановить справедливость, наказать виновных, нужно, чтобы кто-то ответил за то, что погиб ваш отец или брат, для этого нужно ехать на программу. На эмоциях люди соглашаются.

Тут важно не упустить момент: как только человек согласился, мы заказываем билеты в аэропорт и везём, потому что через час он может передумать. И мы в итоге привезли и жертв, у кого погибли родственники, и дочку торговца этим спиртом, ей было лет 20. Мы просто приехали наудачу — его не было дома, мы дочке говорим: «Если ты не поедешь, твоему отцу дадут 20 лет за убийство, на кону судьба твоей семьи». И она поехала спасать отца. На программе встретились эта дочка и родственники жертв — вот так всё сработало.

Стороны должны увидеть друг друга только на программе. Даже если это маленький город и аэропорт тоже маленький, ты разводишь их по разным рейсам. Нужно, чтобы они жили в Москве в разных гостиницах, заходили в «Останкино» из разных подъездов, сидели в разных кулисах и люди, которые живут в одной деревне в соседних домах, встретились только в студии и не раньше. Иначе нет смысла: они выплеснут всё заранее, вот и всё. Этот нерв мы храним до начала программы. После неё люди могут и проклясть, могут и отблагодарить. Как правило, через час после ток-шоу люди возвращаются в свою привычную жизнь, и всё. Никаких судов, жалоб я не припомню. Высший пилотаж — если на передаче была драка. Значит, ты всё правильно сделал, додержал эмоции до студии.

Бывает, что человек сидит за кулисами, смотрит на первого героя, гнев нарастает, он готов выйти и набить морду. А в некоторых случаях, наоборот, нужно, чтобы он не знал заранее и это был шок. Например, там сидят муж и жена, и тут из-за кулис любовник выходит. Муж его видит — всё понятно, драка.

«Если герой в слезах, значит, всё сделал правильно»

Есть новости, а есть ток-шоу. Новостник снимет историю под одним углом, человек из ток-шоу снимет с драматургией, вот и всё. Ну какие угрызения совести, о чём вы? Это разные стили. Вы ищете в этом какую-то эмоциональную, моральную сторону — но это просто работа. Мы же не считаем, что люди, которые работают в морге, должны переживать. Или патологоанатомы, или снайпер, для которого цель — это не человек.

Телевизионщик получает удовольствие от трогательного сюжета. Включаешь режим зрителя и понимаешь: «Люди заплачут». Есть определённые негласные требования, если герой всё на слезах говорит — ты всё правильно снял. Ты просто знаешь, как человека вывести на эту эмоцию, чтобы он рыдал.

Снимал в Воронежской области: там мать-алкашка оставила ребёнка в сугробе, зашла домой, забыла про него — в итоге ребёнок замёрз насмерть. Её не пустили на похороны, хоронили муж и родня. А её прокляли, сказали: «Знать тебя не хотим». Она была под следствием в то время. Я говорю ей: «Давайте сходим на кладбище», — она ведь там ещё ни разу не была.

Пришли на могилу, и мы просто включили камеру. Первое, что она сделала, — выбросила венки от тех людей, которые её не пустили на похороны. Начала рыдать, рыть землю ногтями. В редакции мне потом сказали: «Как ты добился вообще, чтобы она это делала?» А я просто её туда привёл, потому что знал, что это сработает.

Ещё можно привести человека в церковь. Я атеист, но могу легко сказать: «Надо обязательно помолиться, Господь нас слышит, видите, идёт дождь — небо плачет. Давайте пойдём поставим свечку». Я могу сыграть верующего, чтобы человек проникся, мы сходили в церковь, он поплакал возле иконы, а я снял то, что мне нужно.

Я знаю, коллеги капали в глаза жидкость, которая вызвала слёзы. Потому что человек, хоть убейся, не плачет, а надо, чтобы он для картинки рыдал. Я таким не пользовался.

«Ну вы же обещали!»

Врать героям — это условное понятие. Можно не врать, зачем врать? Просто скажи то, что тебе нужно, чтобы человек поехал, и сформулируй так, чтобы тебе потом не предъявили. Например, есть вторая сторона, которая может подраться с первой. И первая сторона говорит: «Ну этот-то мой сосед, надеюсь, не едет?» А я понимаю, что мы его уговариваем, но ещё не уговорили. Я говорю: «Не могу подтвердить, что он точно будет». А потом если человек скажет «Ну вы же обещали», — я скажу: «Нет, я не обещал. Когда я вам говорил, его в планах не было, это телевидение, кто-то может слететь, кто-то появиться».

Есть такой белорусский дуэт, Поплавская и Тиханович. У них песня была «Малиновки заслышав голосок». По советским меркам они были суперзвёздами. Я приехал к Поплавской, когда у неё муж умер от онкологии, это был очень тяжёлый удар для неё, она до сих пор живёт в таком затворничестве. Я сидел с ней часов восемь, с утра, пока вскрывал этот блок. В итоге она рассказала про проблемы с наркотиками, принесла и прочитала предсмертные стихи мужа. Она просила это не снимать, но мы сняли.

Я смонтировал пятиминутный сюжет — рыдала вся студия, а Поплавская возмущалась: «Я же просила, я не хотела выглядеть слабой». Но слёзы — это рейтинг. Я считаю, что выполнил хорошо журналистскую работу. Узнал факты, которые она нигде не говорила. После программы она ко мне подошла, сказала: «Я вас проклинаю, я больше никогда не буду общаться с журналистами». Ну и что? Я ничего не переврал, сделал трогательный сюжет без негатива в её адрес.

Все думают: «Я приеду в Москву, главное, зацепиться, устроиться хоть на какую-нибудь работу, а дальше я уже пойду туда, куда мне нравится». И все задерживаются на том месте, куда приходят. Я задержался в этом аж на 10 лет перед тем, как ушёл.

Есть выгорание человека на рабочем месте. А когда я ушёл из ток-шоу — это был 2020 год, — произошло выгорание жанра. Уже нельзя было поднимать темы, про которые свободно говорили 5–7 лет назад. В начале десятых мы приглашали родителей девушек из Pussy Riot к нам на программу, мы снимали сюжеты про коммерческую деятельность в храме Христа Спасителя, как пьяные священнослужители попадали в ДТП, как дети губернаторов, мэров городов что-то творили, и мы говорили об этом в прайм-тайме на всю страну. Сейчас неприкасаемых тем и людей стало слишком много.

С 2014-го работала продюсером и корреспондентом на федеральных каналах. Прошла школу «матёрых криминальщиков», снимала на «скрытку», овладела искусством перевоплощения. Сейчас — профессиональный таролог.

Как-то зимой самолёт в Подмосковье упал, и меня посылают снимать место падения. Приезжаю раньше оператора, телефон разряжен, территория оцеплена и конкурентов полно. Все бегают с камерами, с микрофонами, «в прямо» выходят (трансляция с места событий. — Прим. «Базы»), хотя там и не видно ничего. А я вижу дворовых пацанов: они тропками какими-то вывели меня прямо к месту падения. На фюзеляж самолёта наткнулась, сняла его, записалась сама на телефон: «Вот я на месте падения, вот обломки». Полнейший эксклюзив.

Работа новостным корром в «криминале» — это не про деньги. Даже личная жизнь тогда не особо сильно была в приоритете. В то время я думала: «Круто, такой адреналин». Тебе нравится то, что ты делаешь, а тем более когда получается найти крутой сюжет, героя, тему. И адреналина этого было в избытке. Тогда даже в шутку говорила коллегам: «Мне двадцать, а такое ощущение, что уже прожила несколько жизней».

«Поучись чернуху снимать»

На пятом курсе журфака я уже работала — сначала новостным продюсером на одном телеканале, затем ушла на другой. Там как раз началась моя история «с криминалом»: какие-то серьёзные темы не давали, говорили: поучись «чернуху снимать». Ну как чернуху — аварии, происшествия, катастрофы и так далее.

Чего я только не снимала — сумасшедших, извращенцев, аварии, где месиво из трупов, мать, которая свою дочь шесть лет таскала в чемодане, — там у девочки все органы уже атрофировались. Жесть полная! И у тебя всего два варианта. Либо ты не выдерживаешь и валишь из профессии куда-нибудь в другое место, либо ты делаешь вид, что ничего сверхъестественного не происходит. Почти все выбирают второе.

Я пришла в отдел, где работали такие матёрые «криминальщики». И весь твой опыт по сравнению с ними — ничто. Естественно, ты пытаешься соответствовать их уровню, сделать так, чтобы не обосраться. Ну и учёба была жёсткая: как нужно разговаривать с людьми, что делать, если ты не можешь снять на камеру, как пользоваться «скрыткой», как нужно «раскручивать» героев, чтобы они сказали, что тебе нужно.

Много адских историй снимали. Делала сюжет про девушку, у которой мошенники вымогали деньги. Её аккаунт в ВК взломали и нашли фотки голые, начали шантажировать: «Скинь бабки — или мы распространим их». Тема пришла из полицейских сводок — девочка написала заявление в полицию, и эта информация попала к нам. Всё, что было, — её ФИО и адрес. Приехала с оператором на адрес — никто не открыл, естественно. У дома её подождали несколько часов безрезультатно. На следующий день встаём у подъезда — опять впустую.

Ладно, думаю. Нахожу её соцсети, заодно чищу свой профиль, где мои фотки с микрофоном, меняю имя. Пишу ей как студентка: «Привет, у меня произошёл такой же случай, меня шантажируют, написала заявление в ментовку, а там мне рассказали о тебе. Давай встретимся, обсудим». Она согласилась встретиться на Лубянке. Я уже умела пользоваться «скрыткой». Она пришла на нашу встречу со старшим братом, который не очень-то и повёлся на мою историю. Импровизирую, говорю, я секретаршей подрабатываю, учусь параллельно. Брат её спрашивает, как ты про мою сестру узнала? Я говорю: «Поехала писать заявление, а там говорят: есть ещё одно». В тот момент было ощущение, что верят. Поговорили, разошлись. У меня есть видео на телефоне со встречи. Записываем других жертв уже в открытую, с лицом, но история с девушкой этой была самая свежая. Мы с ней в открытую не стали договариваться — было понятно, что это будет бесполезно.

Выпустили сюжет, причём с моим стендапом, — то есть я лицом засветилась в сюжете, поставили и видео со встречи, которую я записывала. А спустя некоторое время её брат мне пишет: «А вы знаете, кто я?» Оказалось, прокурор какой-то. Он начал писать письма на канал, но у нас руководство адекватное, всю эту историю на тормозах спустили. Он не успокоился: мне во все соцсети начали стучаться странные мужики — кто с лицом, кто анонимно. Затем на мобильный стали звонить и писать.

Один вообще был какой-то зэк. Я его блокирую везде, а он по новой регистрируется и начинает написывать гадости: «Ты раскручиваешь молодых девчонок, это неправильно, ты им врёшь…» Потом стал писать: «Давай познакомимся, давай просто увидимся». Я парковалась недалеко от здания канала, и в один из дней мне прокололи шины. Страха не испытывала, но ощущения были неприятные. Тогда же камер не было понатыкано, как сейчас. Я к шефу пошла, он сказал: «Разберёмся, если что». Он ещё сказал, что, скорее всего, этот мужик и правда сидит или сидел в тюрьме — у прокуроров же есть там связи.

Было ли ощущение, что всё это неэтично? Оно всегда было. Но ты в моменте не особо задумываешься, что делаешь. Это же поток — ты один сюжет закончил, начал второй, и так до бесконечности. Кроме того, возьми любые криминальные новости — они почти все на «скрытку» сняты.

«Вы мою дочь опозорили на всю страну»

У меня была ещё одна дикая история: девочка хотела пройти кастинг в клипе музыканта одного известного. Она связалась с кем-то тоже в ВК, и они такие: «Пришли своё видео, фотографии». Стали её разводить на голые фотки. Когда получили, начали уже развод на бабки: «Плати, иначе мы фотографии разошлём всем».

Здесь жёстче было, чем с первой девочкой. Мы к ней приехали как журналисты. Сказали, что очень много таких обращений в полицию. Это правда была — по этому делу было несколько жертв. Вышел папа вместе с этой девочкой, с лицом мы её записали, она всё нам рассказала. И на свою глупость она мне отправила все свои голые фотографии, которые посылала мошенникам. Я говорила ей: «Пришли только скриншоты». У меня была уверенность, что эти голые фотки не будут использовать, мы всё же с мозгами… Я сдаю материал — и вижу, в сюжете всплывают её голые фотографии, заблюренные, но с лицом девочки.

А потом мне звонит её мама: «Вы мою дочь опозорили на всю страну, я из петли её вытаскивала. Живите с этим теперь». И вот тогда меня перекрыло. Из-за тупой ошибки чуть не погубили 17-летнюю девчонку. Было очень её жалко.

Это продюсеры, которые никуда не выезжают, могут сказать: «Да ладно тебе, забей». Человек, который никогда в жизни не выезжал в поле, — как он может судить о нашей работе? В основном так ведут себя молодые тёлки, которые недавно пришли: «О, блин, смотри, как круто! Девчонка свои голые фотки запалила, давайте снимем». А как ты это будешь снимать? А что ты будешь делать, когда тебе за это потом пропиздоны прилетели от родителей? По идее, это мы должны быть беспринципными и жёсткими — те, кто всё говно своими глазами видел, общался с героями. А на самом деле жёстче и циничнее именно те, кто сидят в редакции: им нужно потом просто отчитаться, что вот такой сюжет я сделал и сдал.

Много и весёлых случаев было. Тебе же всё время надо куда-то проникнуть, должен переодеться в кого-то или кого-то изобразить. В больницу привезли учительницу, которую жёстко избил ученик. Не помню уже, как я попала на территорию, но успела пройти в отделение, зайти на сестринский пост и взять там халат. Скидываю свою куртку и прячу её в туалете. У уборщицы выясняю палату, где эта учительница лежит, захожу и включаю скрытку на мобильнике. Мы разговариваем, и только в конце до неё допёрло, что я журналист. Она начинает судорожно орать, я быстро сматываюсь, забегаю в туалет, забираю куртку и даю ходу.

Это такая частая история. Был случай, когда я через забор перелезла и меня поймал охранник. Он порвал мне куртку и чуть не отпиздил. В общем, ничего не получилось снять. Но мой руководитель сказал: «Всё равно ты молодец». В другой раз мы с оператором снимали сюжет про рейдерский захват предприятия в Подмосковье — нас тогда охранники избили и сломали камеру. Несколько часов сидели в подвале, пока не выпустили.

«Уже не готова была вписаться в любое говно»

Многие выгорают, почти все, кто работает в этой сфере. Ты думаешь: всё, сейчас я пойду и уволюсь. А шеф говорит: «В отпуск сходи». Ты в отпуск уходишь, возвращаешься, потом работаешь месяц, опять выгораешь. Он опять: «Ну, ты отгульчик себе возьми на недельку». И дальше работаешь. Бухают практически все, про наркотики не хочется говорить, но тоже есть.

Прикол в том, что, когда спивались, их всё равно реанимировали и возвращали. У нас был журналист, который и снимал, и писал как боженька, единственная проблема — бухал, причём уходил в запой жёстко. Работодатели часто оплачивают таким реабилитацию, чтобы они в себя приходили: «Ты только вернись. Приходи и работай потом». Правда, с третьего раза всё равно его уволили. Сейчас работает на другом канале.

Конечно, любой устаёт от этого треша. У многих ребят семьи… ты же дома не бываешь. Жена, дети требуют внимания, а ты вместо выходного с семьёй едешь на катастрофу с трупами или убийство. Была история, когда мужик убил девочку маленькую. И наш корр поехал на место убийства сюжет делать, и его в тот момент накрыло: «Я должен быть со своей женой и ребёнком, а я еду, смотрю на другого, мёртвого ребёнка». У него дочь только родилась. Тоже в отпуск ушёл, а затем снова вернулся за работу.

Долго не сидела в депрессии после тяжёлых сюжетов — ну, пару дней, и хватит. К психологам тоже не ходила, для этого у меня мама есть. Я ей жалуюсь на всё и всех. Она — классная, не говорит мне: «Терпи». Наоборот: «Да, ребёнок, я тебя понимаю. Пошли их всех. Не работай, как тебе не надо». Она не удерживала меня никогда ни на одной из работ, всегда говорила: «Относись проще, это лишь работа. Не нравится — пошли всё в жопу».

Я ушла, когда поняла, что уже не готова вписаться в любое говно и кого-то разводить. Но и какого-то сожаления от того, что делала, нет. Грустно, когда ты понимаешь, что моя работа может причинить кому-то боль, например, девочке, которая в петлю полезла. Но ты, когда приходишь в эту профессию, понимаешь, что будешь делать. А на сколько тебя хватит, это уже другой вопрос.

Продюсер на Первом канале в 2007 году. Считает флирт с полицейскими и героями этичным, потому что это «взаимовыгодно», а отказ — это часть азарта.

Рабочий день начинался в двенадцать, потому что телевизионщики, как правило, совы. А планёрка по итогам дня проходила уже ночью. И вот ты отчитываешься: «Нашла женщину, у которой умерли три мужа и она думает, что она чёрная вдова, и из-за этого сходит с ума», — а на тебя шеф-редактор смотрит долго своими колючими голубыми глазами и говорит: «Трупов мало».

Не принёс одну тему в неделю — подвергаешься остракизму. Если пару недель ничего не найдёшь — уволят. И это не было формально: выговор, строгий выговор, увольнение. Просто на общей планёрке тебя ругают: «Ты бесполезная штатная единица, зачем ты занимаешь это место, там куча народа за дверьми стоит». Отношения с шефом были тяжелее, чем отношения с героями. Я проработала четыре месяца и до запуска программы не дожила.

«Герой не будет сниматься, только если умер»

Была вакансия продюсера в проекте, который только запускался, делала его та же студия, что и «Пусть говорят», «Модный приговор», «Малахов+» с целителем Геннадием Малаховым. Когда я туда попала, мне был 21 год, четвёртый курс универа. У нас должны были быть самые-самые «мясные» истории. По тематике это «Пусть говорят» на выезде. Посыл был такой: «А вот в Свердловской области жрут детей на завтрак». Но были и какие-то благостные сюжеты, например, про мальчика, которого вся деревня считает святым и молится на него.

Требование по одной теме в неделю делало с нами такое, что для нас просто не существовало слова «нет». Для шеф-редактора единственная уважительная причина, по которой герой не будет сниматься, — если герой умер. У нас была установка делать это без денег, героям не платили. Вторая установка — не обманывать.

Контакты часто добывали через полицейских, хотя, вообще-то, они не должны их давать, но виртуальный флирт ещё никогда не подводил. Ты несколько раз звонишь, ведёшь задушевные разговоры с каким-то лейтенантом. И он даёт тебе контакты, а ты ему обещаешь, что скоро приедешь к нему в Краснодар.

Дальше уже работа над самими героями. Кому-то ты говоришь: «Это ваша возможность сделать работу над ошибками». Другому: «Уже много публикаций вышло, а вам слова не дали. Давайте мы расскажем, как это видите вы, у нас камера, а не текст, мы ничего не переиначим». Или другие варианты: «Это ваш шанс сказать такому-то человеку то, что давно хотели сказать».

Наша старший продюсер была гуру. Она даже знала, на каких героев орать матом, чтобы они согласились: «Что ты мне второй час мозги метелишь? Приедем такого-то числа, и всё ты мне расскажешь». Мне орать не приходилось: наверное, в силу характера было бы не очень убедительно. Не было видеосвязи, не было мессенджеров, был старый добрый телефон, и ты должен был по нему человека обаять. Я перед разговором собирала много информации и знала больше, чем человеку кажется. И использовала это, чтобы застать врасплох: «Я знаю, что у тебя любовница и дело в ней». У кого-то из девочек работал в большей степени флирт, у кого-то сочувствие, кто-то орал.

Если герой бросает трубку, ты попросил позвонить второго продюсера, тот снова бросил трубку — это всё. Но если он хотя бы что-то говорит, начинает объяснять, почему не хочет сниматься, просит позвонить позже — это уже контакт.

На старте люди в основном не в восторге от того, что самое грязное бельё всплывёт наружу. И они боятся осуждения не от незнакомых, а со стороны ближайших людей — соседей, жены, любовницы. Потом ты находишь кнопки, которые заставляют человека быть заинтересованным. Бывает, что ты говоришь: «Мне хотелось бы дать вам слово — помогите мне». И вот это «помогите мне» для некоторых работает, человек включается, он понимает, что это не какой-то гоблин позвонил с желанием жареных фактов. И это, кстати, было абсолютно искреннее: «Помогите мне рассказать эту историю правильно».

Если уже есть текст или сюжет про героя — это плодотворная тема, чтобы человека к себе расположить. Ты говоришь: «А вы вообще согласны с этим материалом? Там всё правда? А вот мне кажется, что вот тут нестыковка, тут взаимоисключающие вещи, тут кому-то не дали слова». И дальше человек уже начинает рассказывать, что на самом деле было вот так и так. Когда уже есть контакт, ты говоришь: «Я вижу разницу между тем, что вы рассказываете, и тем, что я прочитала. А почему так получилось? Вы давали им интервью?» И он тут же говорит либо: «Они мне не звонили, а должны были вообще-то», — либо «Я им сказал миллион всего, а они взяли два слова, вырвали из контекста». И ты уже говоришь: «Вот, для этого же есть я».

Бывало такое, что и конфликтный разговор идёт долго. Если герой орёт — он небезнадёжен. Отказ — часть твоего азарта. Он может на тебя час орать, ты будешь оправдываться, что ты не верблюд. У человека же разные механизмы срабатывают в голове, когда ему звонит с предложением публичности непонятно кто из Москвы.

«Люди нехороши сами по себе»

Если человек говорит: «Куда вы лезете, у меня тут такое горе», — это нормальная естественная реакция, к которой ты тоже готов, ты в выигрышной позиции. Герой нестабилен, и ты можешь ему помочь. Твоё внимание, твой приезд — это возможность для него лишний раз выплеснуть свою боль.

Люди, у которых кто-то умер, быстрее остальных выходили на диалог. Ругательная часть переходила во что-то конструктивное довольно быстро, с одного разговора этого можно добиться, если показать спокойную реакцию: «Я понимаю и готова к тому, что вы на меня сейчас орёте, я бы тоже наорала, если бы мне так позвонили. Но я не из тех журналистов, которым немедленно надо записать ваши слёзы, я из тех, кто хочет рассказать эту историю. И её важно рассказать сейчас, потому что через месяц вам никто слова не даст».

Если ты показываешь себя адекватным человеком, люди довольно быстро меняют тон. Есть герои, которые говорят: «Сейчас не могу разговаривать от слёз, позвоните мне завтра». В этом случае ты звонишь не завтра, а сегодня вечером и спрашиваешь: «Как у вас дела, как ваше состояние? Может, я чем-то могу помочь, может, позвонить в администрацию, чтобы вам побыстрее выделили место?» Кстати, эти вещи хорошо работают.

Мне не стыдно ни за что. Наверное, потому что я всегда напирала на то, что наше общение — взаимовыгодный процесс. Говорят: «Журналисты вытаскивают жареные факты, больше им ничего не надо». Но многие истории рассказаны как есть. Да, они неприглядные. Но люди нехороши сами по себе. И если ты рассказываешь историю как она есть, в том числе её неприглядные стороны, ты не делаешь ничего плохого.

Где грань? Когда ты задаёшь много вопросов про его семью и подноготную его семьи — это этично или нет? Каждый раз, задавая вопрос, ты понимаешь, что лезешь туда, куда тебя человек изначально не хотел бы пускать. Но у меня не было такого, чтобы прям добивали, доставали, звонили в ночи. Требовалось находить контакт, который продержался бы до командировки, которая могла состояться через два дня или через неделю после того, как ты договорился. И тебе всё это время надо с героем на трубке висеть, этого героя надо держать, пока корреспондент до его двери не довёл. Созваниваешься каждый день: «Как у вас дела? А прояснилось ли у вас вот это? А приехал ли ваш первый муж на похороны?»

Можно ли считать этичным флирт? Наверное, можно, потому что это тоже взаимовыгодное мероприятие. Где-то ты стелешь помягче, где-то выискиваешь слабые стороны. Человек дееспособен, он несёт ответственность за свои действия, в конечном итоге только он решает, сниматься ему или нет. Как сказала одна моя коллега из новостей Первого канала, люди, которые прошли эту школу, всё умеют, но по этическим причинам ничего не используют.

Вот представь, у матери выпал ребёнок из окна. Облокотился малыш на сетку, и вот он лежит под пакетиком, рядом рыдает мама. Надо подойти к ней, а ты не можешь, исходя из каких-то моральных установок. Но редактор тебе говорит: «Поговори, ей надо выговориться — для них иногда это тоже спасение». Когда участливо подходишь и разговариваешь, действительно, часть этого горя забираешь на себя. С камерой или без — они особенно не фильтруют в таком состоянии.

«Нам внушали, что мы говно»

Я на телик попал довольно поздно — мне было около тридцати уже. Поработал месяц на новостях в Сочи, контракт не продлили. Договорился с кем-то из сочинских товарищей, что меня в Москве примут, поселят у себя. Приехал — и меня никто не ждёт. Полтора месяца жил в военном городке, где ракетная часть, у подруги детства — она прапорщик. Не мог найти работу. И когда я уже согласился на съёмки в каких-то мелких эпизодах в постановочных шоу, мне позвонили с НТВ.

Кастинг — человек пятьдесят, отобрали — восемь. И началось обучение боем, я попал в так называемый шахид-отдел. Почему он так назывался — потому что надо было куда-то залезть, что-то добыть, какую-то закрытую информацию получить. Например, пойти в больницу ночью, записать пострадавших.

У каждого телеканала есть «слухач», который слушает полицейскую частоту. Соответственно, когда узнавали об аварии, убийстве, крушении самолёта — мы тут же выезжали. Кого-то убили в Подмосковье — ты едешь туда, вокруг полицейский кордон, только начинает светать, а ты лезешь через заброшенную железную дорогу, через колючки, через заборы, чьи-то огороды — чтобы попасть ближе к месту преступления и поговорить с очевидцами.

Один раз горел дачный посёлок, там газовая труба взорвалась. Мы с оператором ночью, через лес, непонятно как, с камерой пришли в этот горящий посёлок. Все подумали, что раз мы с камерой, а вокруг полицейские кордоны, значит, мы пресс-служба МЧС. И стали нас водить и всё показывать — в итоге привезли эксклюзив.

Скоро меня из шахид-отдела перевели в ночные корры. Все корреспонденты по факту — как таджики, бесправные. На нас можно было орать, унижать. Ты зашёл в столовую, тебя редактор мог обматерить при всех. А тебе, на минутку, за тридцать, ты не мальчик, а мужчина, у которого есть дети. Помните случай, как на НТВ кто-то из окна выбросился? (Речь идёт о смерти журналиста НТВ Никиты Развозжаева в 2018 году. — Прим. «Базы»)

Я, когда уходил оттуда, сказал, что кто-нибудь из корров из окошка точно выпрыгнет. Потом говорили, что ему было одиноко, но, по-моему, человек просто не справился с этим стрессом. Подходить к плачущим матерям, к родственникам разбившихся в авиакатастрофе… И когда тебя при этом не хвалят и не поощряют, а, наоборот, прессуют — ну как с этим справиться?

Нам внушали, что мы говно, и платили при этом хорошую зарплату. Ты занимался этим грязным делом, ненавидел свою работу, уставал — при этом всё равно выполнял установки редактора. Ты должен был держаться за место, потому что больше нигде столько не получишь. Стоишь в курилке, вы обсуждаете что-то с коллегами, с вами шеф-редактор, и он тебе говорит: «А тебя-то никуда не возьмут, когда с НТВ уволят, ты пропадёшь, ты никому не нужен, потому что ты бездарность».

Этот психологический прессинг заставляет тебя сжимать зубы, терпеть унижения, но всё равно продолжать работать. Профессиональный абьюз. Раз — похвалили, зарплату повысили, и ты думаешь: «Наверное, всё не так плохо». И ты держишься до последнего, пока тебя просто под задницу не выпинывают оттуда.

Девочки, кстати, более устойчивы. Кто-то оставался надолго в шахид-отделе, а кто-то за самое короткое время мог подняться в основную редакцию. Причём они не садистки, у них не было удовлетворения от обмана, они обычные профессионалы: умели дистанцироваться от всего этого.

Приезжаем на авиакатастрофу. Куча людей, родственников погибших. Надо с ними поговорить, а они начинают на тебя орать. Хоть денег им дай, хоть на колени встань, они тебе ничего не скажут. И ты звонишь продюсеру и говоришь: «Они не дают интервью». И продюсер на тебя тоже начинает орать. Причём эта девочка ещё вчера была такой же журналисткой, её повысили буквально вчера до шеф-реда. Она на тебя орёт так же, как все начальники, полностью копирует стиль общения: «Я начальник, ты говно».

Я себя ненавидел за это всё, если честно. Считал, что это подло, — вот так подходить к людям в трагедии и расспрашивать. Я окончил филфак, у меня с детства были какие-то морально-этические контуры. Я понимаю, что есть какое-то личное пространство, и я его не вправе нарушать. Я всю жизнь примеряю эмоции другого человека на себя. Но это внутренняя борьба — по факту я ничего плохого не сделал. Я понимал их страдания, не был бесчувственной скотиной. А тому, кто говорит: «Я молодец, обдурил, наколол», — могу в лицо плюнуть. Ты либо остаешься человеком, либо продаешь душу дьяволу. Я вообще не понимаю, как разводить человека на какие-то эмоции, обманывать — это же гнусно.

«Тебя просто увезут в лес, и никто не найдёт»

Часто выезжали в больницы — редактор ставил задачу попасть, например, в реанимацию, где кто-то известный лежит. Один раз мы приехали, а в приёмном отделении братва сидит. Какого-то авторитета постреляли. Мы к нему не пошли. Ночь, бандиты. Весь первый этаж — крепкие парни в кожаных куртках с большими носами, человек 50. Если что, тебя просто увезут в лес, и никто не найдёт.

Я ничего такого не сделал, за что мне было бы стыдно. Наоборот, те же НТВ-шники очень много помогали детям-сиротам, больным с онкологий, сборы проводили. Если кто-то кого-то сбил на машине пьяный и ты его провоцируешь, чтобы он тебя обматерил, накинулся, да и по-человечески хочешь, чтобы виновный сел в тюрьму, — ты же прав по факту. Если он не раскаивается — пусть люди это увидят.

Ничего противоправного мы не делали. У нас установка была — когда мы брали камеры (получали записи видеокамер с места происшествия. — Прим. «Базы»), не должны были говорить, что из полиции. Когда ты уже год проработал, просто делаешь лицо тяпкой, заходишь и с уверенным видом требуешь материал. Ты не должен говорить, что полицейский, но делаешь вид. Заходишь: «Здравствуйте, у вас сегодня то-то произошло, мы хотели бы увидеть ваши камеры». Вы же понимаете, человек сам дорисовывает недостающие детали пазла.

Был случай — ограбили инкассаторов, банкомат выдрали, и это было на каком-то охраняемом предприятии. Меня отправили туда добывать камеры. И я поговорил с руководителями охранного предприятия, попросил что-то предоставить. Но, вы понимаете, там тоже не дураки сидят. Послали куда подальше. А редактор мне говорит: «Ты должен пойти и устроиться охранником». Это самое дебильное, что я вообще слышал от начальства. Мы приезжаем ночью — и я должен ночью идти устраиваться охранником.

Перед увольнением я заметил, что мои сюжеты перестали выходить. Отправляли на досъём — на один, второй, и ты просто не можешь сдать репортаж. Меня сливали. Перед тем как уволить, отправили добыть видео с камер. Приезжаю — а это было полгода назад. Руководитель меня спрашивает: «А что с камерами?» Я ему говорю: «Так и так». И он морщится и говорит: «Ты профнепригоден, уволен». Скорее всего, потому что мне больше 30 было, — как дурака меня использовать не получится. Как управлять человеком, который, перед тем как лезть через забор, думает, чем ему это грозит? А заступится ли за него редакция, если он попадёт в тюрьму за то, что он нарушил закон? Не факт.

Когда меня уволили, я вздохнул с облегчением. Считаю, что это было чистилище.

 

 

Была редактором «Пусть говорят» до 2012-го. Выключала телефон сразу после эфиров. Вполне «заслужила корочку психолога». Ушла на работу поспокойнее и замуж.

Украина всегда была кладезем историй, там всегда какая-то жесть. Дед с бабкой всю жизнь прожили, они уже справили золотую свадьбу. А у неё началась гангрена, но врачи почему-то не могли ей отрезать ногу. И вот дед берёт и отрезает ей ногу пилой, чтобы она не мучилась. Она умерла — и деда все обвиняют в её смерти. Мы притаскиваем деда в студию. А ты, пока готовишься, проживаешь его жизнь, и ты понимаешь, что он реально сделал по совести, сделал это для своей любимой. А в студии люди начинают ему доказывать, что он убийца. Вот это было очень тяжело. Дед плачет, было жалко его. Думаешь, зачем ты позвала этого деда? Ему и так недолго осталось, а его сейчас морально раздавали. Но опять же потом ему реально помогли с судебным процессом — в это плане совесть чиста.

«Сможешь работать на этой программе — сможешь на любой»

«Пусть говорят» — первое место работы, сразу после университета. Меня звали и туда, и на НТВ, и на «Россию». Я пошла на Первый — потому что тогда он правда был первый. Опыт хороший и достаточно жёсткий. Если моему ребёнку предложат пойти туда, точно не посоветую. Все, кто был там в то золотое время, говорили, что если ты сможешь работать на этой программе — сможешь на любой.

Не было никакой жизни, кроме телевидения. Мы там жили. Ты 24/7 на связи. У всего коллектива синхронизировались женские дни. Были и ночёвки в «Останкино», раз пять точно помню, и коростой ты покрывался на нервах, все там на «Новопассите» были. Если сорвалась программа, значит, у тебя долг. Но, если у тебя самая рейтинговая программа, премию хорошую давали.

Шеф-редакторам было 37–40 лет, а младшие и старшие редакторы — это молодые, безбашенные, по 20–25 лет, у которых нет ни семьи, ни детей. В основном все приезжие. Тяжело, устаёшь, но ты этим жил, горел, у тебя получалось — и ты кайфовал. На этом и держались. Бывало, что ты просто встаёшь: «Я так больше не могу». И Малахов на самом деле очень крутой чувак, какие-то подарки дарил, мотивировал. Человечный в этом плане.

Костяк оставался, но поток был нормальный. Кто-то замуж выходил, а совмещать это с семьёй невозможно, кто-то уходил в другие программы. Кому-то было морально тяжело, не выдерживал этот адский темп. Мне сейчас в 40 лет скажи: «Иди работать на “Пусть говорят”», — я уже где-то побоюсь, где-то меня совесть будет мучить.

Почему-то многие считали, что у нас подставные истории. Но на самом деле это всё настоящие люди. Это не программа «Окна», где подстава, поэтому проект так долго и жил. Зритель тоже не дурак, он видит и чувствует, где враньё. В этом был кайф: ты должен уговорить людей что-то такое рассказать на всю страну.

«Оговорили!»

Было несколько неприятных историй. В Нижнем Тагиле несколько мужиков насиловали и убивали девушек. (Речь идёт о банде сутенёров-убийц, которые убили 12 девушек и женщин в возрасте от 13 до 25 лет. Главарь банды Эдуард Чудинов в 2008 году приговорён к пожизненному лишению свободы, его подельники получили сроки от 10 до 24 лет лишения свободы. — Прим. «Базы») Это в последнее время можно показать только одну сторону, а у нас всё было жёстко: должно быть две стороны. Жертвы, естественно, сами пишут и звонят, но, чтобы история состоялась, нужна и вторая — либо жёны, либо родители маньяков. И ты начинаешь их уговаривать. И реально встаёшь на их сторону, смотришь их глазами. Начинаешь говорить: «Наверное, это всё не просто так? А вдруг это всё неправда?» Жене маньяка это говоришь. Она подхватывает: «Оговорили». И ты: «Наверное, да, давайте вы приедете, расскажете?»

Это сейчас зашёл в бот в телеге, ФИО забил — у тебя все паспортные данные человека. Раньше такого не было. Ты звонишь участковому, говоришь: «Здравствуйте, это программа “Жди меня”, мы вот такого-то человека разыскиваем». Обманывали.

Ходишь по коридорам «Останкино» и разговариваешь часами, чтобы все подробности вытащить: кто с кем спал, что соседка думает, а ещё есть двоюродный брат, который увидел в этот момент её голой. Находишь всех-всех-всех. Чтобы разветвлённая была история, а не просто две стороны. Везёшь всех героев разными поездами, селишь по разным гостиницам, чтобы одни не знали, что другие тоже здесь. Один раз корреспонденты с бомжами жили в гостинице, чтобы они не убежали перед съёмкой. Когда сам эфир, съёмки, разводишь их по разным гримёркам.

Обычно в начале самый главный герой сидит и рассказывает историю. Вторая сторона для первого человека идёт сюрпризом. Второй человек видит на экране, что происходит в студии, и ты начинаешь подначивать: «Посмотри, что он про тебя говорит». И он заходит уже накрученный. Первый же человек рассказывает свою правду, думая, что никого больше не будет. А тут второй выходит и говорит: «Друзья, всё не так».

На стадии подготовки можно сказать, что вторая сторона тоже будет, понять, расстроится герой или, наоборот, заведётся. Или говоришь: «У вас такая история, что и так будет интересно». Ну обманываешь в какой-то степени, да.

Хочется разойтись с людьми с чистой совестью, но не всегда это получалось. Но ты знаешь, что кидаешь конченого человека, и тебя совесть не мучает. Раза 3–4 было такое, что я понимала, что сейчас закончится эфир — и он меня просто убьёт. Поэтому ты пропадаешь с радаров, выключаешь телефон, к герою подходит один из младших редакторов, говорит: «Здравствуйте, Ольги сейчас нет, её срочно вызвали на ковёр, вот вам билеты обратно, спасибо большое». Герой же не будет на другого человека орать, он же общался с тобой, это ты его подставила.

Мы не на телеканале «Культура» работаем. Как говорят: «Что для тебя в сексе неприемлемо?» — «Дети и животные». Так же и здесь. Ну какая этика может быть на «Пусть говорят»? Конечно, были какие-то моменты, когда ты не переступишь через себя. Но, если у истории уже пошла огласка, уже вытащены эти скелеты из шкафа, почему бы это не сделать? Это грязно, может, но это же правда.

«За деньги вас отымеют по полной программе»

Если есть крутая история, а герой отказывается сниматься, ты с разных сторон начинаешь выруливать. Говоришь с соседями, какими-то родственниками: «А попробуйте вы [его уговорить], это же нужно». Если совсем заблокировал, а история без него не выстрелит, забиваешь на неё. Но если это прямо суперистория, которую нужно вытащить, едешь к герою и уговариваешь на месте.

Где-то берёшь на слабо. Бывает, что начинаешь в какой-то степени шантажировать: «А вы понимаете, что Петя завтра в любом случае будет на экране и вы будете выглядеть ужасно?» Дёргаешь за это — и в процессе разговора понимаешь, дёргается человек или нет.

Основные аргументы: о вашей истории узнают все, мы вам поможем с адвокатами, будет огласка, у вас будет намного больше шансов, если об этом будет знать вся страна. Самый низкий аргумент — какие-то бабки заплатить. Когда приходили новые редакторы работать, мы говорили, что аргумент «Приезжайте за бабки» не действует, вот тогда точно человек слетит.

Понятно, что все билеты оплачивали, а так самый большой гонорар, который я помню, — семь тысяч рублей. Ну, это смешно. В то время на НТВ какая-то была программа, параллельно с нами шла, вот они деньгами жёстко переманивали. Если ты звонишь человеку, а он: «Я не пойду к вам, а пойду на НТВ», — ты говоришь как есть, правду: «Вам заплатят эти 50 тысяч, но вас отымеют по полной программе и сделают за этот полтос всё, что вам не надо».

Люди тщеславны, им нравится, что о них узнают, какая бы там история ни была. На самом деле у каждого человека есть своя правда, он живёт с ней. Чтобы он приехал на программу, ты ему просто в очередной раз говоришь, что он прав. Бывает потом, что герой уже согласился, но позже начинает: «Ой, вы знаете, наверное, нет». И полетишь куда-нибудь в Тольятти за шкирку брать. Заходишь с ноги: «Быстро встал, поехали. Тут тебе все помогать собрались, а ты бухаешь и никуда не хочешь ехать».

Ты должен прожить историю и понять, на какие рычаги давить. Мы всё время смеялись, что нам нужно давать корочку психолога. Я ушла, когда на другой канал переманили: замуж собиралась, работу поспокойнее хотелось.

Сейчас, когда люди узнают, что я работала на «Пусть говорят», иногда фукают. А я не считаю, что это «фу», это реально крутой опыт. И до сих пор, спустя 20 лет, я общаюсь с коллегами. И про каждого из них знаю, что могу вместе в любую разведку пойти.

tokshou.baza