«Самая большая проблема для рынка – это «Росгосстрах»

22 ноября 2017

880

«Самая большая проблема для рынка – это «Росгосстрах»

Борис Йордан наконец завершил объединение финансовых активов своей группы «Спутник» и НПФ «Благосостояние» – в сделку вошло около 10 компаний. Контроль над новой структурой (52,1%) будет у Йордана, «Благосостояние» получит 35,8%, у Baring Vostok будет 12,1%. Как сообразить сделку на троих с западным инфестфондом и российской госкомпанией, («Благосостояние» контролируется РЖД), кем он, потомок российских эмигрантов в США, себя ощущает – русским или американцем, как распределены его инвестиции между двумя странами, Йордан рассказал «Ведомостям». 

– На сайте англоязычной «Википедии» пишут, что вы американский бизнесмен, а на русскоязычной – просто бизнесмен. А вы сами себя чьим считаете? 

– Я уже 26 лет живу в России, и самое смешное, что в американской прессе пишут, что я российский бизнесмен, а в России – что американский. 

У меня американское гражданство, но русское происхождение. Лучше всего это объяснил мне отец. Я спрашивал: «Папа, а кто я вообще? Откуда я? Наверно, я американец?» А он говорил: «Вот скажи, если муха рождается в конюшне, она лошадь?» Видимо, ты тот, кто ты по национальности, хотя и гражданство важно. Америка – редкий пример по-настоящему многонациональной страны. 

Большая сделка 

– О вашей сделке с НПФ «Благосостояние» говорили уже давно. Почему так долго готовили ее? 

– В России сейчас главная проблема заключается в том, что вообще нет рынка капитала. Его нет из-за кризиса, финансовый сектор находится под таким давлением, что многие инвесторы не хотят вкладывать в финансовый сектор. Поэтому наша сделка была выстроена с таким партнером, как «Благосостояние», который был заинтересован в том, чтобы консолидировать свои страховые активы с нашими. «Благосостояние» объединяет свои небольшие страховые активы с группой «Ренессанс страхование» и получает долю в крупной компании. Таким образом, обе группы получают большую синергию, а «Благосостояние» еще и существенную миноритарную долю в объединенной компании. 

Вторым партнером выступает международная группа Baring Vostok, которая известна своими инвестициями в успешные технологичные и финансовые проекты, такие как «Яндекс» и «Тинькофф банк». И мы рады, что у нас такой стратегический инвестор. 

На фоне того, что происходит в финансовом секторе, где банковский кризис, санации и банкротства, мы смогли провести самую крупную сделку за последние 10 лет – 27 млрд руб. на российском рынке с участием международного капитала. Это говорит о том, насколько качественная сама компания и что можно делать рыночные сделки даже в таких неблагоприятных рыночных условиях. 

– У вас непростой партнер – НПФ «Благосостояние». Любая госструктура в сделке – это всегда очень много согласований, это бюрократия, от нее никуда не деться. Почему РЖД? 

– В России с точки зрения политической и экономической ситуации большой плюс иметь и русского, и международного инвестора. В мировой практике идеальным считается сочетание трех стратегических инвесторов: страховой компании, пенсионного фонда и международного инвестора. Такая комбинация партнеров – качественный фундамент для дальнейшего развития бизнеса. Глобальными страховщиками в основном владеют пенсионные фонды. И мы считаем, что вышли на идеальную структуру капитала. 

– В целом у нас многие крупные госкомпании стараются избавиться от непрофильного бизнеса, и в общем-то для РЖД финансовый бизнес – непрофильный. Есть какая-то договоренность с партнерами в случае, если РЖД захочет его продать? 

– Я не хочу говорить за «Благосостояние», этот вопрос лучше им задавать. Но, с точки зрения самого фонда, он, наоборот, улучшил свою позицию. Когда произойдет акционирование «Благосостояния», страховые активы вместе с задолженностями больше не должны будут консолидироваться, потому что их доля в объединенной компании только 35,8%. Так что эта сделка, наоборот, помогает РЖД. 

– А вы сами как будете действовать в этом случае? 

– У нас в акционерах – пенсионный фонд. Единственное, что может поменяться для нас, – это управляющие фонда, если после акционирования в 2018 г. будет решено продать фонд. 

– Сделка уже закрыта? Кто будет управлять компанией? 

– Да, 21 ноября мы закрыли сделку, по условиям которой в объединенную группу войдет несколько компаний. «Ренессанс страхование» и «Ренессанс жизнь» будут объединены с «Интач страхованием» и страховой компанией «Благосостояние», а также их негосударственным пенсионным фондом. С нашей стороны также участвует в сделке управляющая компания «Спутник – управление капиталом» и медицинская компания «Медкорп». Весь классический страховой бизнес возглавит Юлия Гадлиба, страхование жизни – Олег Киселев, управляющую компанию – Александр Лосев. Стратегическим управлением всей группы буду заниматься лично я. 

– Какова сумма инвестиций партнеров? 

– Группа «Спутник» вкладывает свои активы плюс деньги, НПФ «Благосостояние» – страховые компании, деньги и один объект недвижимости, который нас заинтересовал. Это большое здание в «Крокус сити», может быть, мы туда переедем. И Baring Vostok вкладывает чисто кэш, 3 млрд руб. Общая сумма вложений составляет около 18 млрд руб. 

– В последние годы страховые компании консолидируются вынужденно: нужно выполнять более жесткие требования регулятора, непонятно будущее ОСАГО, условия ведения бизнеса часто меняются. Вы для себя эту сделку как определили? Она для вас вынужденная? 

– Мы очень тесно работали с Банком России. И вообще я хотел бы высказать, что та работа, которую сейчас проводит ЦБ – как минимум в страховой отрасли, – очень правильная. Большая проблема была в том, что балансы компаний не отражали их реальные финансовые проблемы. Их владельцы строили компании-пирамиды: продавали дешево страховые полисы и не думали о клиентах. 

Для компаний, которые по-настоящему и законно занимаются бизнесом, это неблагополучная ситуация, но сегодня регулятор закрыл большинство таких компаний. Они еще существуют, но сами по себе маленькие. Самая большая проблема для рынка – это «Росгосстрах», но сейчас ЦБ с этим разбирается, и, я думаю, компания будет работать по рыночным правилам. 

Все сделки, я считаю, в какой-то мере вынужденные. Я не продаю долю и не беру деньги себе в карман – все деньги идут в компанию, на ее развитие. И активы, которые мы консолидируем, тоже идут в компанию. Для нас это укрупнение. В страховом бизнесе практически невозможно существовать без больших объемов. Это не высокомаржинальный бизнес, если сравнивать с такими компаниями, как «Яндекс», где маржа 40%, наверное. В страховом бизнесе маржа максимум 5%. 

– Это больше, чем у некоторых банков. 

– Банки пережили очень большой кризис. Если посмотреть на банк Тинькова, то у него маржа больше 5%. 

– Таких, как он, немного. 

– Банковский сектор в России не очень правильно функционировал. Сейчас после всех изменений Центробанк фактически заставляет банки работать на рыночных условиях. Но из-за того, что большинство из них не были докапитализированы, они исчезают с рынка. Но я думаю, что в ближайшие 5–10 лет (ЦБ смотрит на такие сроки) будет восстановление банковского сектора. То, что делает сегодня ЦБ в России, французские, итальянские, испанские регуляторы не хотят делать! 

То есть ЦБ заставляет банки списывать плохие активы, заставляет их резервировать, а тех, кто не может пережить этого, ЦБ либо санирует, либо банкротит. Это правильный подход. Это то, что американцы сделали после кризиса 2008 г. Такая жесткая политика: вы выживаете или нет. У американцев, правда, была дополнительная помощь со стороны государства, и государство на этом заработало – не потеряло, а заработало деньги. Но европейские банки этого не сделали, они отягощены плохими активами, и это не дает им полностью выйти из кризиса. 

В страховом секторе то же самое. Пока еще не ввели закон о санации, но он ожидается в ближайшее время.

– Как и нет закона о санации пенсионных фондов... 

– Да, как нет о пенсионных фондах. Поэтому ЦБ или закрывает страховые компании, или, как в случае с «Росгосстрахом», доля которого на рынке ОСАГО еще недавно была 30%, вынужден санировать через банк. Я согласен с политикой, которую проводит ЦБ. Конечно, лучше было бы проводить ее в хорошие времена, а не такие трудные, как сейчас. 

Наша сделка была вынужденная, но в каком плане? Нам нужно было расти, а для этого необходимо добавить активов, чтобы соблюдать новые правила ЦБ. Эта сделка была выгодна как для группы «Благосостояние», так и для группы «Ренессанс страхование», а Baring Vostok купила актив по хорошей цене. Компания вроде «Ренессанс страхования» в Азии имела бы капитализацию $1,5–2 млрд. А здесь – около $500 млн. Если ты долгосрочный инвестор, как НПФ «Благосостояние» и Baring Vostok, то смотришь не на три года вперед, а на семь лет, и при восстановлении рынка это будет очень успешная инвестиция. 

– Если вам не нужно было бы менять активы на более ликвидные, вы бы пошли на эту сделку? 

– Я бы все равно ее сделал. Потому что она дает в достаточно трудное время качественный рост бизнеса – где-то на 15%. 

– Какие активы «Ренессанс страхования» должны были быть заменены? 

– Это разные инвестиции группы «Спутник», которые не соответствовали новым требованиям ЦБ по качеству и ликвидности, которые мы держали на балансе «Ренессанс страхования». Многие из этих правил изменились во время кризиса в финансовом секторе, поэтому мы провели сделку, которая помогла их изменить. 

– А эти активы не были связаны с фондами Анатолия Мотылева? 

– Я продал этот бизнес четыре года назад, и он не имеет ко мне никакого отношения сейчас. (Семь НПФ группы Анатолия Мотылева в 2015 г. лишились лицензии. Один из них Мотылев в 2013 г. купил у Бориса Йордана. – «Ведомости».)

– А в целом судьба объединенной компании какова? Вы планируете ее продать совместно? 

– Мы все профессиональные инвесторы: и «Благосостояние», и Baring Vostok. У них, как и у нас, период инвестирования от трех до 5–7 лет. Потом мы будем продавать, если только это будет выгодно нашим акционерам. 


– Деньги, которые будут выручены от сделки, вы их реинвестируете? Куда? 

– Все деньги идут в группу «Ренессанс страхование», на ее развитие. Одна из наших стратегий – создать собственный медицинский холдинг. У нас в планах выделить бизнес медицинского страхования в другую компанию, которая пока рассматривается под названием «Ренессанс здоровье». Эта компания объединит наш страховой бизнес по ДМС, собственные клиники и несколько технологичных медицинских сервисов. 

Я не люблю ничего придумывать в России, люблю делать то, что уже было доказано много раз. И если посмотреть на структуру медицинских страховых холдингов во всем мире, они выделяются из страховых компаний. 

– Будете вкладывать только вы или «Благосостояние» тоже? 

– Мы все втроем. 

– А размер инвестиций можете раскрыть? 

– Эти активы в ближайшие 12 месяцев будут выделены. Сегодня там три компании, но в итоге будет четыре. Мы считаем, что в России сервисная часть медицинского рынка в начале развития и вместе с нашей очень большой клиентурой в страховании жизни это создаст большую синергию. Такая модель уже много раз использована на Западе, т. е. мы ничего нового не придумали. 

– Какие у вас и партнеров ожидания от сделки? Условно говоря, чего компания должна добиться через 5–7 лет, чтобы вы смогли нам в интервью сказать: «Классная была сделка»? 

– Мы хотим утроить стоимость компании с 27 млрд руб. в течение 3–5 лет. Вот наша цель сегодня. И мы считаем, что можем это сделать за счет органического роста и новых приобретений. 

– Это в основном будет страховой бизнес? 

– Страхование жизни, страхование имущества, медицинский бизнес и управление активами – вот наши основные четыре бизнеса. 

На самом деле страховой бизнес очень интересен, он показывает реальное развитие экономики. Смотрите, бедные люди не покупают страхование, потому что, во-первых, оно им не нужно, а во-вторых, дорого. Богатые люди тоже не покупают, потому что сами страхуются своими активами. А вот средний класс – это мировая практика – именно те, кто покупает страховые продукты. И мы видим сейчас рост рынка как «жизни», так и «не-жизни»: восстановление страхования авто, особенно при падении банковских ставок. В 2008 г. было продано около 3 млн новых автомобилей, в прошлом – около 1,4 млн, в этом году мы ожидаем 1,6 млн, а уже в следующем – больше 2 млн авто. 

Ожидания в страховании 

– У нас страхование в стране работает только, если вас кто-то обязывает купить страховку: государство, кредитор... 

– Во всем мире есть полисы, которые продаются, и есть полисы, которые покупаются. Полисы, которые продаются, – это страхование жизни. Это нужно продать. Нужно объяснить преимущества, риски и т. д. В основном страхование жизни во всем мире продается, а авто – покупается. Вот я два года назад приобрел хороший объект недвижимости в Майами, во Флориде. Если бы я его не застраховал, у меня были бы большие потери из-за недавнего урагана. Я, естественно, его застраховал. Но в России же то же самое. У вас средняя зарплата, вы взяли ипотеку и построили себе квартиру. И вдруг у вас залило эту квартиру или, не дай бог, сгорел дом, вы банкрот, если не имеете страхового полиса. Вы потеряли весь свой капитал. Или если вы купили новый автомобиль, каско купите? Купите. Я практически никого не знаю, кто не покупает каско. Эти полисы покупаются. 

– Потому что ОСАГО не работает, это тоже вынужденная мера. 

– ОСАГО работает, проблема с ним другая. 

– Это давно превратилось в налог на авто. Как платится транспортный налог, по такому же принципу мы покупаем ОСАГО. 

– Мое мнение, что давно нужно было объединить ОСАГО и каско и сделать один полис. 

– А ведь были такие полисы. 

– Да, ДАГО. Нужно было просто объединить, сделать это рыночным продуктом. Но либерализация тарифов по ОСАГО, которая сейчас активно обсуждается, позволит сбалансировать тариф и решить проблемы с доступностью ОСАГО. 

– Убытки по страхованию тянутся еще год-два, у вас этот период уже прошел? 

– Эти хвосты прошли. Почему потом создали «единого агента»? Мы и некоторые другие страховщики ушли из проблемных регионов, и полисы некому стало продавать. Но, скорее всего, «единый агент» будет отменен в 2018 г. благодаря введению новой системы «е-Гарант». В целом мы видим, что ситуация выравнивается, начинается движение в правильном направлении. 

– Закон о натуральном замещении повлияет на ситуацию? 

– Прошло мало времени, и пока непонятно. Нет статистики по судам и по стоимости ремонта. У нас с мая было подано только восемь судебных исков. Невозможно рассматривать это как статистику. Я думаю, поэтому ЦБ ждет. 

– А когда будет набрана критическая масса? 

– Где-то год должен пройти. В мае, после президентских выборов, ЦБ будет вынужден решить эту проблему. 

– За эти пять лет как у вас изменился комбинированный коэффициент убыточности? 

– Как только мы вошли в систему «единый агент», у нас сильно скакнула убыточность по ОСАГО. За полгода коэффициент вырос с 89 до 95,5%. 

– Какие у вас прогнозы относительно крупных страховщиков – будет ли консолидация? 

– Я считаю, что будет объединение компаний. В России произойдет то же, что на Западе: банки заставят продать страховые компании. Раньше все крупные американские и европейские банки имели свои страховые компании. Сейчас ни у одного банка больше нет страховой компании. Продали все. В основном из-за того, что им было невыгодно держать страховщиков на балансе, потому что доходность по капиталу у банков падала. Из-за новых требований к капиталу по условиям «Базеля III» банки были вынуждены продать своих страховщиков. 

– Как вы оцениваете столь бурный рост рынка инвестиционного страхования жизни (ИСЖ)? 

– Я считаю, что ИСЖ в том виде, в котором он сегодня представлен, не будет существовать в долгосрочной перспективе. Нынешний ИСЖ слишком короткий продукт для страхования жизни, он в основном трехлетний. И по нему есть вопрос по доходности для клиента. ИСЖ в формате от пяти до семи лет будет поддерживаться реальными рыночными активами. Такой продукт имеет большую перспективу на российском рынке. 

– В этом году истекают первые трехлетние полисы, и все очень ждут, какой будет фитбэк от общественности, потому что у ЦБ прогнозы, что люди будут недовольны доходностью, поскольку декларируемая доходность и реальная вряд ли будут совпадать. 

– Мы осознаем недостатки ИСЖ, поэтому сегодня сконцентрировались на накопительном страховании жизни (НСЖ), которое для клиента более правильный продукт. НСЖ – это долгосрочный 10–15-летний продукт, который имеет существенно выше доходность для клиента, чем ИСЖ. 

– Почему вы считаете, что ставка на НСЖ оправдает себя? 

– Ваше поколение начинает думать о детях, семье и покупает НСЖ – это долгосрочное, 10–15-летнее страхование. У меня такое страхование есть в США. У меня пять детей, и я беспокоюсь об их будущем. У меня есть такой полис, не дай бог, со мной что-то произойдет. Плюс он накопительный. Это способ экономить деньги более консервативный, чем выход на фондовый рынок. Понимаете? И он интересный с точки зрения налогов. После президентских выборов в России, я уверен, налоги поднимут, потому что ни в одной стране мира нет такого низкого подоходного налога. А страхование жизни дает налоговые льготы. Почему в США эти полисы покупают? Потому что государство так помогает населению сберегать, дает налоговые льготы – вы не платите налоги на те деньги, которые откладываете на долгосрочное страхование. Таким образом, регулятор создает рынок длинных денег и к тому же дает налоговую льготу населению. 

В России уже заметно движение в эту сторону, есть налоговые льготы, и, как только поднимут налоговую ставку, этот рынок будет активно развиваться. Мы считаем, что у длинного страхования жизни очень большие перспективы. И у нас весь фокус на этом, а раньше мы продавали в основном краткосрочные продукты. Мы первые запустили кредитный продукт – страхование жизни вместе с кредитом. 

– Это был «Хоум кредит»? 

– Да. 

– А сейчас вы как продаете? 

– Если посмотреть на мировые рынки страхования жизни, все так и развивались. Все. Начинают с самого короткого продукта через банки, затем переходят на трехлетний инвестиционный продукт. Потом уже, как только люди начинают понимать суть этого страхования, переходят на долгосрочный продукт, который во всем мире большинство покупает, т. е. на 10–15-летний полис. Российский рынок как раз переходит в эту часть. В следующем году, я думаю, будет сильное падение по ИСЖ. ЦБ сам не только одобряет НСЖ, но и развивает. Это правильный продукт, который во всем мире продается успешно. 

– Для этого нужно закончить чистку, чтобы компания могла просуществовать 10 лет. 

– В страховании, я думаю, чистка на 90% закончена. 85% премий по ОСАГО приходится на топ-10 страховых компаний. А все компании из топ-10 входят в список системообразующих компаний, и ЦБ ведет интенсивный надзор над активами. Мы каждый день сдаем все данные об активах в ЦБ. В банковском секторе эта чистка только сейчас происходит и будет какое-то время еще идти, в страховом секторе ее провели достаточно быстро и закрыли большинство проблемных компаний. 

– Где вы сейчас больше инвестируете? 

– Сейчас, я бы сказал, 50 на 50. До 2014 г. мы были в основном в России. 

– Затем стали больше инвестировать за рубежом, с чем это связано? 

– Были серьезные потрясения в 2014 г.: рублевая девальвация и политические риски. Мы решили, что нужно диверсифицировать инвестиции. 

Хорошо ли работает ЦБ 

– По каким признакам, кроме роста продаж страховок, вы пришли к выводу, что инвестиционный климат в России улучшается? 

– Мы смотрим на то, что происходит с процентными ставками, с инфляцией, видим международные портфельные инвестиции, эмиссии евробондов, даже акций в разных индустриях на российском рынке. В этом году произошло больше сделок с международным капиталом, чем за последние пять лет. 

– В одном из последних интервью вы говорили, что ситуация будет для России идеальной, когда цена на нефть достигнет $60. Она достигла. 

– А я и говорил, что ситуация улучшается, это факт. Я думаю, в основном из-за этого. Мы видим стабильный рубль; $55–60 – это хороший уровень для рубля. Мы не видим никаких резких потрясений, давлений на валюту или на рынок ценных бумаг. А видим улучшение ликвидности на рынке капитала, акции были переоценены вверх, компании опять торгуются на отметках, позволяющих конкурировать с западными компаниями. И если бы не было политического напряжения, в России бы сейчас начался бум. 

Если поговорить с экономистами, то большинство из них скажут, что с точки зрения макроэкономической ситуации ЦБ сработал на пять с плюсом. Кроме того, Fitch рассматривает повышение кредитного рейтинга России, мы думаем, что за ними пойдут Moody’s и S&P. Я думаю, рейтинг России улучшат. И по моему мнению, санкции в некотором смысле помогли России: заставили российскую экономику концентрироваться не только на нефти и газе. Начали расти потребительские товары, агропромышленность и много других секторов. Реструктурируются финансовый сектор, страхование, банки, НПФ. 

– А нет риска, что агропромышленность достаточно быстро свернется в случае отмены санкций? 

– А я бы и не торопился их отменять. Я думаю, что агросектор в России будет конкурентным, но остаются болезненные места. Во-первых, рубль. При инфляции в 4% рубль мог бы торговаться существенно сильнее, чем он торгуется сейчас. Но мы, как российский бизнес, не хотим видеть его укрепление. Это приведет к проблемам с конкурентоспособностью, опять начнут закупать продукты за границей и т. д. Нужно уметь работать с валютой, и я считаю, что ЦБ разбирается в этой проблеме достаточно хорошо и ниже $50 рубль не опустится. 

Во-вторых, процентные ставки должны снизить на уровень 5–6%. Нет капитала на российском рынке. Это главная проблема. Банков и страховых компаний становится меньше, деньги не доходят до малого бизнеса. Почему в Америке сильно развиваются региональные банки? Потому что региональные помогают всему малому бизнесу. Крупные банки не будут давать кредит малому бизнесу. 

– Они и раньше не давали, для этого у нас сейчас создается двухуровневая банковская система. 

– Нам нужны банки следующего уровня. Например, сделать такими «Открытие» или Бинбанк. Сейчас малому бизнесмену, да даже среднему, трудно получить нормальные деньги. Когда тебе предлагают кредиты по 14–15%, а инфляция 4%, ты не сможешь существовать. 

Это самый главный вопрос к ЦБ – им нужно резко снизить ставки, чтобы дать стимул для развития рынка. Почему у нас сделка проходила так долго? За 26 лет я делал в России сделки на миллиарды долларов. Я их делал от двух месяцев максимум до три четверти года. А здесь мы два года работали над сделкой, которая существенно меньше всех тех сделок. Потому что нет рынка капитала. Если банки возьмут под 4–5% и дадут под 8% – для банков это нормальная маржа, и бизнес может брать такие кредиты. В США мы берем кредиты для начинающего бизнеса под 6–8%. 

– Но это много. 

– Для стартапа. Крупный берет под 3–3,5%. А самый крупный берет под 2,5%. 

– А можно еще уточнить. У вас как-то не очень публично была информация по акционерам именно группы «Спутник». 

– Я контролирую группу «Спутник». 

– В капитале фигурировали еще Дмитрий Бакатин и Мэри Ферриер. А какова их доля? 

– Мои партнеры по группе «Спутник»: Сергей Рябцов, Дмитрий Бакатин и Мэри яду Ферриер.

Американские инвестиции – сам себе партнер 

– Вы в одном из интервью говорили, что вы инвестируете на трех рынках – это Россия, США и Англия. 

– Да, но мы недавно продали наш бизнес в Англии. 

 

– Какой бизнес у вас там был? 

– Это был очень маленький бизнес, на $10 млн, даже неинтересно о нем писать. 

– Ваши американские партнеры не хотели бы инвестировать в Россию? 

– Большинство бизнесменов, особенно в США, не верят в политическую истерию насчет России, созданную политическим конфликтом между республиканцами и демократами. Я считаю, что эта история – внутренние американские разборки. Они просто выбрали Россию как удобный объект, вокруг которого можно драться. И люди, конечно, боятся. Однако бизнес, особенно тот, у которого есть компании в России, так на это не смотрит, нормально работает и развивается. Но одобрить в совете директоров какой-либо американской компании инвестиции в России сегодня очень трудно. 

– Кто ваши основные партнеры в США? 

– В США главный партнер – я сам. 

– В какие сферы вы инвестируете? 

– В Америке у нас два бизнеса. Первый – это компания PalliaTech, крупнейший игрок на быстро растущем рынке медицинской марихуаны. Я владею контролирующей долей этой компании в 13 штатах, а другие локальные акционеры стали моими партнерами. Второй бизнес – это новый холдинг Measure Eight. 

– Что это за холдинг? 

– Это фонд прямых инвестиций, который вкладывается в американские венчурные инвестиции. 

– У Measure Eight какой объем? 

– Таргет к концу 2018 г. – $200 млн. 

– Это деньги инвесторов? 

– Да, и мои. 

– Сколько в итоге вы инвестировали в PalliaTech? 

– Мы никогда не говорим, сколько мы вкладываем, но PalliaTech – быстро развивающая компания. Ее капитализация – сотни миллионов долларов. К началу следующего года мы ожидаем, что она будет превышать миллиард долларов. 

– Вы уже ее вывели на биржу? 

– Мы ее не вывели на биржу. Она, как частная компания, финансируется мной в основном. Будем делать первое внешнее размещение где-то в начале следующего года, а в конце 2018 – начале 2019 г. хотим вывести ее на самую подходящую для этой эмиссии биржу. Канада сейчас самый подходящий рынок для размещения акций компании, занимающейся медицинской марихуаной. 

– Свой успех с PalliaTech не хотели бы в России повторить? 

– Сегодня, я думаю, в России нет четкого понимания, что такое легальный рынок медицинской марихуаны. На самом деле общепризнанный факт, что медицинская марихуана имеет очень сильный лечебный эффект. Это профессиональный фармацевтический бизнес, построенный на едином продукте – цветке марихуаны, из которого выделяются всевозможные компоненты для разных лекарств и состояний болезни. 

Сегодня PalliaTech – мировой лидер в производстве медицинской марихуаны. Бизнес компании разбит на несколько направлений. Первое – это выращивание медицинской марихуаны. Государство жестко контролирует всех производителей, которые получили лицензию на производство марихуаны. Мы построили медицинские лаборатории по всем 13 штатам. У нас работают ученые, высококвалифицированные специалисты по ботанике и фармацевтике. Второе направление – это лаборатории, где создаются лекарственные препараты. В марихуане десятки компонентов и, выделяя их, можно получать разные медицинские средства. Для лечения глаукомы подходит один компонент, для облегчения последствий химиотерапии – другой. Есть препараты, которые повышают аппетит, снижают боль, помогают заснуть, сглаживают приступы эпилепсии и др. Третье направление – это продажа готового препарата в специализированной аптеке. По рецепту можно купить нужный вам препарат. Мы намерены развиваться и дальше, получить лицензии на производство и продажу в других штатах. 

– В последние годы в России проблема с обезболиванием стала для многих очевидна. 

– За последние годы отношение к медицинской марихуане кардинально изменилось во всем мире, так как этот цветок обладает сильными целебными свойствами без серьезных побочных эффектов в отличие от сильнодействующих препаратов. Например, использование медицинской марихуаны значительно снижает приступы эпилепсии. У 35% американских детей, страдающих эпилепсией, виден позитивный эффект от лекарства, которое мы производим из цветка марихуаны. Все остальные медикаменты в лучшем случае помогают в 5,5% случаев. Медицинская марихуана легальна в Израиле, Португалии, Голландии, Италии. Англия и Франция сейчас рассматривают такой законопроект, Испания вот-вот одобрит. Сейчас мы подали заявку на лицензию в Германии, покупаем компанию в Канаде. Но Россия пока не сдвинулась в эту сторону. Я был бы заинтересован, но мышление в России очень закрытое. 

– А вы лично готовы лоббировать эту тему в России? 

– Я не занимался лоббированием этой темы в России, и пока, наверное, рано это делать. Но готов поделиться всеми нашими медицинскими исследованиями. 

Мы ведь проводим научно-исследовательскую работу с одним из лучших медицинских университетов в США – в Пенсильвании. И мы только сейчас начинаем понимать, насколько огромны возможности всех компонентов цветка марихуаны, которые могут применяться в медицине. У нас был случай: пациента с панкреатитом, которому оставалось жить восемь месяцев, еле-еле привезли на коляске. Он сидел на сильных наркотиках, у него были дикие боли. Ему прописали наше лекарство, через три недели он сам приехал за рулем машины, вошел в нашу аптеку и купил лекарство! Да, мы его не вылечим, но последние месяцы он проживет нормально. Или артрит. Медицинская марихуана не лечит артрит, так же как не лечит и эпилепсию. Но снижает симптомы. И во всем мире это поняли. 

– Если в России появится юридическая возможность строить подобный бизнес, вам будет интересно? 

– Мы хорошо знаем Россию и, конечно, были бы заинтересованы выйти на рынок. Но нужно выстроить правильное регулирование этого рынка. И я пока не уверен, что Россия к этому готова. В США, например, тоже подошли к регулированию не лучшим образом. 

– В чем там проблема? 

– В Америке пока еще медицинская марихуана на федеральном уровне незаконна. Она законна на уровне каждого штата, где местный закон превышает федеральный. Но мы ожидаем, что в ближайшее время медицинская марихуана будет узаконена на федеральном уровне в США. В основном выступают против фармацевтические компании. Они тратят на лобби миллиарды долларов. В каждом штате США, где легализована медицинская марихуана, на 15–20% упала продажа обезболивающих. Фармацевтические компании реально теряют из-за нее бизнес. 

– Контролируются ли производство и продажа медицинской марихуаны? 

– Все контролируется полностью, от разработки до продажи. В России на возможности медицинской марихуаны смотрят пока скептически. Бизнес интересуется, а политики боятся. Хотя нечего бояться – это лекарство действительно помогает. 

vedomosti