Исповедь палача. Как от рук польских подпольщиков гибли украинцы и поляки

10 ноября 2017

1414

Исповедь палача. Как от рук польских подпольщиков гибли украинцы и поляки

.

Начало читать здесь: Исповедь палача. Часть 1: Как от рук польских подпольщиков гибли украинцы и поляки

УКРАИНЦЫ

[...] У моего коллеги из «Четырнадцатки» «Твардого» [Вильгельма Цьвьокова], который с братом жил в Пасиках во Львове, украинцы убили всю семью: отца, мать и братьев-сестер.

Хоть он и брат спаслись, но оба никогда не могли забыть эту трагедию; в конце концов брат «Твардого» застрелился на танцах, на глазах у своей девушки и нескольких коллег. Сам «Твардый» тоже имел склонность к самоубийству, поэтому на пьянке надо было за ним следить, чтобы себе не выстрелил в лоб.

Именно этот «Твардый», у которого вторая кличка была «Вилусько», после [...] моего прибытия в Ласкувкы был назначен самим «Драже», вместе со мной, «Словиком» и «Луисом», в специальный карательный отдел, созданный для ликвидации украинцев. Это была наша регулярная, повседневная работа. На большую работу приобщались еще «Шофер» и «Мушка».

Наши операции были по своему типу близки к украинским, с той лишь разницей, что мы выбирали села, где преобладало польское население, потому что благодаря этому нам было легче прикончить украинцев.

Не было в этих акциях никакой жалости, никаких извинений. Не мог я жаловаться и на своих товарищей по оружию. Только «Твардый», который имел личные претензии к украинцам, превосходил сам себя.

Когда мы входили в украинскую хату, наш «Вилусько» становился буквально безумным. С фигурой хорошо развитой гориллы, как только видел украинцев, глаза выходили из орбит, из открытых губ начинала капать слюна, и он производил впечатление бешеного.

Я с «Луисом» преимущественно становились под двери и окна, а «Твардый» в полубеспамятстве, старый поножовщик со львовских Пасик, бросался на окаменевших украинцев и резал их на куски. С неслыханной ловкостью вспарывал им животы или разрезал горло, даже кровь брызгала на стены. Невероятно сильный, часто вместо ножа использовал обычную лавку, которой раскалывал черепа, словно маковые головки.

Однажды собрали три украинские семьи в одном доме, и «Твардый» решил прикончить их «весело». Надел найденную на полке шляпу и, взяв со стола скрипку, начал играть на ней. Разделил украинцев на четыре группы и при звуках музыки приказал им петь «Тут узгір’я, там долина, в дупі буде Україна...». И под угрозой моего пистолета бедолаги пели так, что стекла в окнах дрожали.

Это была их последняя песня. После окончания концерта «Твардый» так резво взялся за работу, что мы с «Луисом» бежали в сени, чтобы и нас порой по-ошибке не зарезал [...]

В ликвидации украинцев нам помогала также местная Гражданская милиция [органы внутренних дел социалистической Польши — Переводчик]. Мы имели один «свой» участок, расположенный в окрестности Дынова, около Сяна, который помогал нам тем, что после ареста украинцев, подозревавшихся в поджоге польских сел, просто отдавали нам их для расстрела.

Вместо того, чтобы отвозить их в главную комендатуру или в суды, давали нам знать через связного, что такие-то украинцы ждут нас в участке и могут быть забраны. Тогда была работа только для меня и «Твардого».

Шли туда, в основном, вечером, и затем — над рекой. Здесь ставили человека на возвышение и для верности дырявили его пулями из автоматов, так что уже мертвое тело падало в воду [...] Эти тела всплывали на поверхность только через неделю. Плыли по течению, раздутые, как беременные, синие, полные дыр [...]

В диверсионном подразделении делались временем вещи, которые даже мне самому не нравились. Не раз во время войны надо было за какую-то измену женщину к стенке ставить и приговор исполнять.

Сам участвовал в таких ликвидациях, и к тому не имею претензий; тогда считал это делом нормальным. Но «Твардый», что любил пытать украинцев, не делал для женщин никаких поблажек.

Однажды, идя через село с «Твардым» и «Луисом», вошли в дом, где жили три девушки. Во время разговора выяснилось, что одна из них — украинка. Поскольку она была молодая и очень красивая, «Твардый» решил, что лучшей карой за ее украинское происхождение будет, если мы все трое изнасилуем ее.

Я был этой идеей неприятно удивлен, но сделал каменное лицо, ибо нет ничего хуже для 19-летнего парня, чем признаться, что «боится задницы». Никто не протестовал. Девушку отвели в отдельную комнату, в которой первым с ней остался — как инициатор — капрал «Твардый». Вышел к нам потный через десять минут, и «Луис» занял его место. Наконец пришла моя очередь.

Войдя в спальню, застав бедную девушку, лежавшую голой на кровати и истерически вздрагивавшую. Я чувствовал себя глупо, начал ее жалеть и не знал, что делать. Наконец сел на краю кровати и начал деликатно гладить ее по длинным, черным, как бархат, волосам. Стал его просить, чтобы перестала плакать, и даже пробовал ее уговорить, что, может, еще все хорошо закончится, хотя в глубине души, зная уже хорошо «Твардого», знал, каким тот конец будет. Однако мне стало очень обидно.

Девушка была красивая и еще так молода, что в жизни, наверное, никому вреда не сделала, и имела такое же право на жизнь, как каждый из нас. Единственное, что имела несчастье родиться украинкой — поэтому ее судьба была уже определена.

Я был слишком занят своей партизанской карьерой и своим «патриотизмом», чтобы тогда выйти и заявить «Твардому» прямо в глаза, что мы делаем большое свинство, и эту девушку следует помиловать. Я имел то же звание, что и «Твардый», поэтому ни о каких приказах речи не было.

Вот только мой образ мышления был таким простым... Считал, что первая ступенька к героизму — это быть твердым, как «Твардый». Следуя этому, не думал в целом о спасении девушки.

Я не изнасиловал ее третьим, это правда, но главным образом потому, что насилие не действовало на меня возбуждающе, а истерический плач девушки действовал на меня, скорее, депрессивно. Взлохматив себе волосы, «вытирая от пота» сухой лоб, вышел в комнату, где коллеги развлекались разговором с двумя польками.

Подтвердил, что уже все сделал, и что отдаю девушку на усмотрение «Твардого», с легким, однако, намеком, чтобы ей подарить жизнь. «Твардый», хотя и посмотрел на меня, как на сумасшедшего, неожиданно согласился на это легко, но отметил: «Ты, „Жбик “, всегда имеешь идиотские идеи».

Однако самым изнасилованием не закончилось, и хотя «Твардый» подарил ей жизнь, но перед тем вытащил ее голую на кухню и разогрев докрасна кочергу, прикладывал ее к телу девушки, пока не появлялись красные полосы. И в таком состоянии, полностью обнаженную, выбросил бедную девушку на двор. Спасая жизнь, по колено в снегу, в трескучий мороз, она побежала к соседям.

После того случая с девушкой я убедился, что «Твардый» имел исключительно хороший «нюх» на украинцев. Ведь ту девушку распознал сразу, хотя жила с двумя польками. Убедил меня в этом его таланте еще один случай, два дня спустя.

Когда мы возвращались вечером на свою квартиру в Ласкувци, [«Твардый»] зацепил чужого прохожего, который спокойно шел, и спросил его, не украинец ли тот случайно. Тот, хоть и имел немного странный ацент, с абсолютной уверенностью сказал: «Я, господа, греко-католик, я не украинец!».

«Твардый», однако, попросил меня, чтобы подержал его под дулом пистолета, сам снял ремень от брюк и начал безжалостно бить его по лицу. Сначала бедолага даже протестовал и кричал, что, мол, что это за порядки, что мы его атакуем, когда он не украинец, а лишь греко-католик. Но «Твардый» бил его каждый раз сильнее.

Наконец, боль, похоже, стала невыносимой настолько, что прохожий, подскакивая на одной ноге, как раненый заяц, согласился с нами во всем: «Да, я украинец, курвин сын я...». В этот момент допрос закончился, а приговор был исполнен «Твардым», который привычным движением перерезал обреченному горло [...]

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

[...] Когда стреляешь в человека, который говорит на том же языке, что и я, которого не раз даже знаешь много лет, сложно это как-то объяснить собственной совести. Во имя чего и что нас располагало к поступкам, которые в цивилизованном мире приравнивались к убийствам? Делалось ли это «во имя Отечества», было ли это в рамках военных действий?

Наш долг был — слепое послушание, связанное с врожденным патриотизмом. Нашим долгом было показать миру, что поляк никогда не сдается, и что за «вашу и нашу свободу» исчезнет с улыбкой на устах. А в реальности также часто, пока жил, убивал всех, кто не был на его стороне или тоже не соглашался с нашими идеями — а, точнее, с решениями нашего командования.

Понимаю, что, читая это, можно не доверять и обвинять меня в грубом преувеличении. Это понятно, если учесть, что ни один участник партизанской борьбы ничего на эту тему не написал.

Никто сегодня не хочет брать ответственность за полное фиаско наших военных действий, современные «деятели» предпочитают подделывать историю и подавать все в неправдоподобном виде, чем проливать свет на истинные события и предостерегать будущее поколение от совершения подобной ошибки.

Из каждой истории можно сделать выводы и чему-то научиться, если опираться только на правду. Для этого в этой книге пишу только о боевых действиях, в которых принимал непосредственное участие. Не пишу о вещах, о которых мне рассказывали, и каких свидетелем не был. Подаю здесь факты из жизни простого солдата Армии Крайовой.

Спустя годы после окончания войны я пробовал анализировать самого себя, и в конце решил, что пришел в состояние зверя прежде всего из-за своего воспитания в молодости — в атмосфере избытка патриотизма.

Каждый из нас рождается как простой камень, который можно обтесать по собственным предпочтениям. Каждый из нас, не взирая на национальность, такой же, как и другие. Когда ребенку втолковывается с колыбели, насколько важно Отечество, и что нужно за него воевать с противником до самой смерти или победы, то ребенок, когда вырастет, будет воевать согласно приказу и стрелять в каждого, кто имеет другие взгляды или иную национальность.

Излагая сегодня эти воспоминания, стараюсь — приводя разные примеры — оправдать себя и таких, как я, когда речь идет об огромном зле, которые мы тогда причинили роду человеческому. Слишком поздно сейчас, чтобы просить у кого-то прощения, этим людям жизнь не вернуть.

Пусть это будет еще одним предостережением для будущих поколений и разных политических деятелей. Пусть помнят, что каждая война — это трагедия, что в ней всегда погибают молодые люди, имея всю жизнь перед собой, и гибнут напрасно [...]

Источник: Історична правда