Философ Андрей Ашкеров объясняет Владиславу Суркову, почему Россия — не Америка

Пробежать глазами по его строкам – это по нынешним временам такое же удовольствие, как погрузиться в сладостные материалы какого-нибудь пленума о перегибах или пересмотреть фотографии с интронизации Николая Второго в журнале «Нива».

 «Читал? – написал мне в бывший День примирения и согласия один умный журналист, любящий в кадре эффект «32 фуэте».

«Что именно?» – ответил ничего не подозревающий я.

«Сурков написал статью про Америку. Сплошной эзопов язык».

«Намекает, что есть еще на что намекать?»

«Не то слово!»

«О, Анна Каренина встала с рельсов со словами: «Мой поезд уже ушел?»

 «Хуже: туда не ходят поезда. Америка же ж!»

Между тем про Америку писали все по-настоящему великие умы — от Токвиля до Бодрийяра. Чего бы не присоединиться к честной компании?! Я уж не говорю о вопросе «Почему Россия не Америка?». Он вообще десятилетиями поднимает со дна бессознательного обоих государств мутные воды взаимного ресентимента.

Впрочем, Сурков в данном случае пишет об Америке, именно об Америке и только об Америке. Про то, что она поет, как и завещал великий Уитмен, хотя песенка ее в некотором роде, казалось, давно уже спета.

И вот, вы будете удивлены: в том, что она поет и как, нет никакого зазора или, там, промежутка для вопроса «Почему Россия не?» — не эта самая территория с флагом над звездным небом. Ибо в вопросе того, что там у нас зовется песней, обе страны, как получается по Суркову, состоят в трогательном единстве.

«В Америке горе, – свидетельствует Владислав Юрьевич, – фрики взбунтовались, пошли на норму, попрали обыденность, скомкали общественный договор».

«В Америке радость, – продолжает свидетельствовать Владислав Юрьевич. – То, что слышал Моисей из куста («Неопалимая купина»), напоминает, по-видимому, звуки американского метал-бенда 5FDP».

«В Америке неразбериха, – заключает все тот же Владислав Юрьевич, – люди пришли то ли к потрясанию основ лицемерия, то ли – к потрясанию лицемерия как основы».

Однако — все по порядку: формально текст посвящен проблемам культуры. Точнее, собственно, двум связанным с ней вопросам. Во-первых, вопросу о том, кто там в этой культуре «мастер» («Но ведь Мандельштам — мастер, как вы считаете, Борис Леонидович?»). Во-вторых, вопросу, какой эти самые «мастера» делают выбор («С кем вы, мастера культуры?»).

Поскольку оба вопроса сформулировал Сталин, без особых объяснений ясно, что шершавый язык плаката и упомянутый эзопов язык, по сути, — одно и то же. Собственно, не охочие до правды совписы, а именно «врун, болтун и хохотун» Иосиф Виссарионович, придумали – свалив потом все на Эзопа – всякие языковые ухищрения, позволяющие не столько изобличать, сколько усложнять советскую реальность.

Не знаю, претендует ли помощник президента по-прежнему на роль дискурс-хозяина, но его политизация Сепира и Уорфа не уступает стародавней политизации Чейна и Стокса. Сурков как будто специально забывает о том, что гипотеза лингвистической относительности ограничивается гипотезой произвольности языкового знака (Фердинанд де Соссюр). Возразить тут несложно. Да, мы соотносимся с понятиями, которые есть в нашем языке, но эти понятия, во-первых, могли бы быть другими (какими угодно), во-вторых, продолжают свою эволюцию (рано или поздно станут другими).

Короче говоря, перед нами классическая версия языкового империализма. Борис Гройс не зря связал русский коммунистический проект с восстанием языка против товарообмена. Однако вопреки Гройсу это восстание не закончилось с гибелью Советского Союза. Язык в ореоле возложенных на него державных полномочий – главная разгадка пресловутой «русской души» (продукта незавидной солидарности колонизаторов и их жертв).

Определенные фразеологизмы служат паролями для отдельных поступков, для целых сценариев действия, для запуска поворотных сюжетов истории. Но главное, что модель языкового империализма реализуется не столько в претензии на «полноту смысла» или в контролируемом его отсеве. Она реализуется в управляемом дефиците реальности, за которую топит Сурков и иже с ним.

Идеальный образ будущего, возникающий при таком раскладе, напоминает об апокалипсическом царстве постноменклатуры. Отказавшись от спецраспределителей продуктов, постноменклатура сконцентрировала свою власть в спецраспределителе самой реальной жизни.

Эту мешанину из основ НЛП, антропологического конструктивизма и гипотезы Сепира — Уорфа выражает то, что можно назвать лингвоконспирологией. Из романа «Ультранормальность» она перекочевывает в статью про «кризис лицемерия», где лицемер, hypocrite, выступает главным героем эпохи, которого просто постигло очередное легкое помутнение. Подобно героям Булгакова, лицемер постоянно хочет разоблачений, то не понимая, то отказываясь понимать, что они так или иначе коснутся и его самого.

В статье Суркова как «Отче наш» повторяются тезисы: когда мы врем, язык наращивает семантические ресурсы; хотя мы не врем — это сам язык двуличен, а в двуличии состоит искусство истины, ибо не является истинным то, что не содержит в себе противоречия. В итоге вообще непонятно, зачем заботиться об истине, если она по-ницшеански объявляется чем-то вроде «многовекового противоречия».

Однако в этих сбивчивых упражнениях с диалектикой есть та дань уютному сентиментальному ретро, которая сквозит вообще во всем, что связано сегодня с Владиславом Юрьевичем. К тому же ностальгия по нулевым находится в явном конфликте с ностальгией по советскому прошлому, что косвенно подтверждает, что это самое прошлое внезапно утратило былой статус «уходящей натуры».

Забавно, что переворачивая прием антиутопии, Сурков соотносит проблему языкового империализма именно со Штатами, а не с Россией. В этом также легко усмотреть некую актуализацию советского ресурса. К примеру, того известного литературно-публицистического приема, когда под видом критики некоего загнивающего общества описывались собственные реалии.

Однако речь не только о том, чтобы отдать дань Евгению Шварцу. Сурков сталкивается с явным кризисом роли современного кондотьера, которая была неотделима от его представлений о политике.

Кондотьер – тот же hypocrite. Он умеет не только сваливать на язык ответственность за свою ложь, но и перепродавать все, что с ней связано. Груз иллюзий, идеалов и обязательств также переходит к новым нанимателям. В кондотьерской логике этот груз делает сильного слабым, а значит позволяет набрать очки кондотьеру.

Увы, перепродажа моральной ответственности — сегодня не самый выгодный бизнес. К тому же есть немалый шанс, что на смену кондотьерам придут «госпитальеры». Кондотьерам нужно будет что-то с этим делать. Сурков уже теперь упреждает как может. 

dailystorm