За что сидел легендарный киевский «динамовец» Константин Щегоцкий

22 сентября 2021

2874

За что сидел легендарный киевский «динамовец» Константин Щегоцкий

В издании 

Однажды утром в Стамбуле

Первое, что понял Константин Щегоцкий, когда проснулся: его деньги исчезли. Он еще не успел это осмыслить, как заметил еще более странную вещь: женщины, с которой он провел ночь, нет, зато на стуле напротив сидит Хюсню  

Хюсню Савман — игрок сборной Турции и стамбульского клуба «Бешикташ». Однако в тогдашних советских источниках о матче с турками вместо фамилий игроков указаны имена: Фикрет, Хюсню и т.д. В материалах дела Щегоцкого имя Хюсню, иногда написанное с ошибками — Хюйсю, Хюйсню, Хюненю, тоже фигурирует, как фамилия

— капитан турецкой команды.

Константин Щегоцкий. Фото из семейного архива

«Ты что здесь делаешь?» — читалось во взгляде киевского футболиста, но его стамбульский коллега вместо ответа лишь рассмеялся.

Щегоцкий резко поднялся. За окном борделя светало. В голове всплывали воспоминания о вчерашнем дне. Игра сборных Турции и СССР на стамбульском стадионе… Банкет в советском торговом представительстве, где все хорошо напились… Потом, когда уже была глубокая ночь, игрок московского «Спартака» Андрей Старостин предложил своему приятелю Щегоцкому продолжить отдых в местном доме терпимости  

В материалах дела использовано это устаревшее выражение — именно так футболисты называли публичный дом. Тот не отказался.

«Что это значит?» — спросил наконец Щегоцкий. Он помнил, что Хюсню немного говорил по-русски.

Хюсню Савман. Фото: твиттер клуба «Бешикташ»

Далее процитируем показания динамовца: «…он мне ответил, что деньги у него, и он успел сфотографировать меня в нескольких видах с проституткой, и передаст фото нашему представителю делегации».

Щегоцкий начал умолять не делать этого. Хюсню поставил условие: тайна останется тайной, если киевлянин  будет передавать ему информацию о количестве физкультурников и физкультурном движении в Украине.

Перепуганный советский игрок был готов на все, лишь бы начальство не узнало о его ночных похождениях — тогда о следующих зарубежных поездках можно забыть. И согласился.

Хюсню вернул ему деньги и заставил подписать какой-то документ на турецком языке. Так в октябре 1935 года знаменитый футболист стал агентом турецкой разведки.

— Ты чего такой бледный и перепуганный? Что-то случилось? — спросил Старостин, когда спортсмены возвращались из дома терпимости в гостиницу.

— Ничего, с похмелья голова болит, — ответил Щегоцкий.

Андрей Старостин. Фото: Википедия, Daniiltaimyr

Когда на следующий вечер Старостин снова позвал Щегоцкого отдохнуть в публичный дом, тот отказался. Компанию спартаковцу составили несколько других игроков.

Последующие месяцы дома для динамовца прошли в тревожном ожидании и колебаниях. Может рассказать обо всем руководству? Но тогда точно накажут… А если промолчать — не будет ли еще хуже? Как хорошо было бы, если бы Хюсню больше в его жизни не появлялся, и все это забылось как страшный сон!

Не забылось. Год спустя, осенью 1936 года, турецкие и советские футболисты снова встретились (в 1924-1936 годах турецкие футболисты были основными спарринг-партнерами для советских. Только в октябре 1935-го, когда произошла история с домом терпимости, команда СССР сыграла 6 матчей в Стамбуле, Измире и Анкаре. В 1936-м стартовал первый регулярный чемпионат СССР по футболу, и созывать сборную на длительное время прекратили. С турками в том году сыграли команды различных советских городов. Щегоцкий, что характерно, тогда выступил и за Киев, и за Одессу, к которой не имел никакого отношения) — теперь уже в СССР. В Киев среди других прибыл и Хюсню.

Команда Киева на матче с турками, 1936 год. Фото из семейного архива Константина Щегоцкого

После тренировки на киевском стадионе «Динамо» турок подошел к Щегоцкому и спросил, удалось ли найти что-то о физкультурниках в Украине. Тот ответил утвердительно, хотя, на самом деле, ничего не имел.

На следующий день Щегоцкий зашел в республиканский Комитет физкультуры и спорта. Там он был «своим» и подозрений не вызвал. По словам футболиста, в условиях «ужасного состояния работы» учреждения было легко войти в кабинет секретаря и украсть нужную папку, которую впоследствии получил Хюсню.

Позже, на прощальном банкете в Одессе, турецкий игрок сказал, что ему еще могут понадобиться услуги Щегоцкого — в таком случае он отправит к киевлянину своего человека.

Страх подталкивал спортсмена оставить Киев — казалось, так будет меньше шансов, что его разоблачат. Замыслу перейти в московский «Локомотив» в начале 1937 года помешал руководитель уже упомянутого Спорткомитета республики Леонид Корытный. Он вызвал футболиста и начал пугать неким компроматом, который окажется в НКВД, если игрок уйдет из «Динамо». Сначала угрозы не произвели впечатления — ну какой компромат может быть у Корытного? Но когда чиновник сказал только два слова — «помнишь Турцию?» — Щегоцкий побледнел. Корытный знал о связи с Хюсню!

Чиновник заверил: ничего страшного, никто не узнает, надо просто быть в Киеве и выполнять его задания. Как оказалось, интерес Корытного был не в том, чтобы «Динамо» сохранило сильного игрока и успешно выступало. Наоборот — председатель Спорткомитета хотел, чтобы Щегоцкий вредил команде — разрушал дисциплину, способствовал моральной и физической деградации. Например, он любит выпить — пусть делает это чаще перед матчами, и будет хорошо, если другие присоединятся.

Зачем это Корытному? Игрок, конечно, поинтересовался, на что услышал ответ: «ты не спрашивай, а делай». Но было очевидно: Корытный связан с врагами, скорее всего троцкистами, и занимается вредительством, подрывая спортивную мощь страны.

И снова загнанный в угол Щегоцкий был вынужден согласиться.

После одной успешной для «Динамо» игры Корытный в ярости подошел к Щегоцкому и начал ругаться — мол, тот недобросовестно выполняет свою задачу.

«После этого разговора с Корытным я сделал так, что команда ряд матчей проиграла… Путал состав команды, настаивая, чтобы выходили не лучшие игроки… В одном из главных матчей на первенство Союза с тбилисским «Динамо» мной был выставлен такой состав, что игрок нашей команды «бэк» играл на краю. Получилось так, что «Динамо» Тбилиси, по сути, играло 11 человек против 10, так как этот «бэк», играя «края», был только манекеном и не на своем месте сделать ничего не мог».

Но вскоре, в июне 1937 года, Корытного арестовали. Щегоцкий, понимая, что может быть следующим, впал в депрессию и начал пить еще больше.

Один из футбольных сайтов называет Щегоцкого Артемом Милевским (украинский и белорусский футболист, известный, в том числе, многочисленными скандалами, связанными, в основном, с пристрастием к алкоголю) своего времени. Речь идет о сочетании футбольного таланта с влечением к богемной жизни, любовью к алкоголю и женщинам, скандальной репутацией.

Хотя, судя по материалам дела, Щегоцкий в «Динамо» был далеко не один такой. Вот несколько ярких фрагментов из его показаний об атмосфере в команде.

«[Игрок «Динамо» в 1932-1934 годах Валентин] Прокофьев был великим человеком в смысле выпивок и скандалов. Он появлялся в ресторане, делал большой счет и никогда не платил или устраивал дебош. Ему [начальник команды] Санин все прощал. Однажды он устроил скандал в ресторане «Континенталь» с криком «бей евреев» и так далее. Это все так же прошло без наказания. В 1934 году устроил большой скандал в Харькове на стадионе, побил много посуды. Все это дошло до президиума «Динамо». И ему, Тютчеву и мне (как капитану команды) были даны 15 суток админареста, которые мы отбыли».

«Например, член коллектива Кузьменко на стадионе, выходя из ресторана пьяным, абсолютно необоснованно приревновал свою жену к секретарю партийной ячейки стадиона и ударил его несколько раз по лицу».

«Член коллектива Лифшиц, находясь в ресторане, ударил головой одного гражданина, который находился в ресторане. Гражданин упал со стула, поднялся скандал в ресторане. Руководство об этом знало, но меры не были приняты».

Подсмотрел в книге

Разведка, которой нужно количество физкультурников, враждебные задачи спаивать «Динамо»… Многим читателям детали этой истории могут показаться неправдоподобными и напомнить абсурдные обвинения, которые выдвигали тысячам невиновных в годы Большого террора. На самом деле, так и есть — впечатление будет верным.

Советские футболисты в том месяце действительно играли в Турции, как и турки год спустя в СССР. Старостин с Щегоцким ездили в дом терпимости. Турецкий футболист Хюсню Савман существовал, а Корытного действительно арестовали.

Все остальное в этой истории — ложь. Хюсню никого не вербовал, Щегоцкий ничего не передавал и задач от Корытного не получал.

Константин Щегоцкий написал признание в «шпионаже» и «вредительстве» собственной рукой 28 августа 1938 года, находясь в здании НКВД Советской Украины. Двумя днями ранее, сразу после домашней игры с ленинградским «Электриком», к нему на стадионе подошли двое чекистов и попросили поехать с ними — якобы на прием к начальству. Возможно, футболист ни о чем не догадывался. Он был не просто звездой спорта, а орденоносцем. Совсем недавно его — одного из первых в Союзе и первого в Украине — наградили «Знаком почета». И работники НКВД могли не вызвать подозрение — «Динамо» тогда входило в структуру ведомства, все спортсмены формально числились в его штате.

Орден «Знак почета». Фото: Википедия, DENker

Но на самом деле, динамовца арестовали по обвинению в шпионской деятельности в пользу иностранных государств.

Никакой конкретики Щегоцкому пока не предъявили — он должен был все рассказать сам. По одной версии его начали жестоко пытать — били ножкой от стула, зажимали пальцы дверью. По второй — только запугивали будущими пытками и заключением жены.

Арестанту пришлось выдумывать обстоятельства своей притворной вербовки. Как он рассказывал позже, некоторые детали он взял в книге Заковского.

Леонид Заковский. Известия №275, 27 ноября 1935 года

Леонид Заковский — известный чекист, начальник московского НКВД и заместитель народного комиссара внутренних дел Николая Ежова. В 1937 году он выпустил две брошюры о работе иностранной разведки против СССР и борьбу его ведомства с ней. Эти тексты перепечатывали в прессе, читали на часах политинформации — поэтому не удивительно, что Щегоцкий был знаком с одним из них. Некоторые стандартные приемы шпионажа, описанные Заковским, действительно в общих чертах похожи на то, в чем «признался» футболист — например, шантаж с помощью компромата, в частности, интимного характера. Кстати, на момент ареста Щегоцкого, тексты Заковского уже не изучались — он сам уже несколько месяцев был под стражей как контрреволюционер и шпион. Так совпало, что расстреляли Заковского 29 августа 1938 года — на следующий день после того, как Щегоцкий написал свое признание.

В части «признаний» про Корытного Щегоцкому «помог» сокамерник — бывший начальник киевской областной милиции Александр Ряботенко.

«…Ряботенко также спросил о том, кто арестован из Комитета по делам физкультуры и я ответил ему, что арестованы Корытный и Блях , и тогда Ряботенко сказал мне: «пиши, что они тебя завербовали».

Александр Ряботенко. Фото: Википедия

Историк Олег Бажан, говоря о репрессированном чекисте Михаиле Вихмане, вспоминает Ряботенко точно в таком же свете: «В сентябре 1938 года в камеру к Вихману «подселили» бывшего начальника Донецкой областной милиции  

Ряботенко, который не смог уговорить коллегу пойти на сделку со следствием в обмен на прекращение пыток».

Наверное Ряботенко был внутрикамерным агентом именно с таким заданием — склонять арестованных к признанию вины. Его самого это не спасло — совсем скоро, 26 сентября 1938 года, он был казнен.

Корытный в своих показаниях Щегоцкого вообще не вспоминал. А отдельно допросить его о задачах со спаиванием «Динамо» уже было невозможно — его расстреляли еще в октябре 1937-го.

В «признании» Щегоцкого бросаются в глаза грубые несоответствия. Например, данные о количестве физкультурников были открытыми, о росте этого показателя с гордостью писали газеты. А «Динамо» в промежутке между «задачей Корытного» и его арестом (январь — июнь 1937 года), на самом деле, не проиграло ни одного матча. Однако следствие такие «мелочи» не волновали.

Постановление о награждении Щегоцкого «Знаком почета» вышло в 1937 году, но сама церемония вручения ордена состоялась лишь через год.

«Когда вручение орденов задержалось, прошел слух, что в связи с арестом руководителей по физкультуре постановление аннулировано», — писал Щегоцкий в признании.

В мемуарах футболист рассказывает характерную историю, произошедшую в промежутке между постановлением и вручением ордена. Он лечился в подмосковном санатории. Один из постояльцев «проявил бдительность»: написал секретарю парторганизации санатория, что Щегоцкий не носит свой орден — то есть не ценит признание со стороны государства. Секретарь вызвал футболиста, требуя объяснений. 

Тот только рассмеялся, а автору жалобы сказал: «Орден я не ношу потому, что мне его еще не вручили. Как только я его получу, я буду везде носить его с гордостью. А с вами, «бдительный» гражданин, я не хотел бы оказаться в одной команде. С вами и в одном санатории опасно… ».

«Барон», «сын графа»

Почему Щегоцкий вообще попал в поле зрения репрессивных органов?

Позже он рассказывал следующее: «меня… кто-то в доносе назвал сыном польского графа, который в Варшаве согласился работать на польскую разведку…».

Эти воспоминания не совсем точны.

В деле написано: «Футболист Щегоцкий — поляк имевший прозвище «Барон», неоднократно выезжал за границу. Мне известно, что Щагоцкий  (так в документе) распространяет провокационные слухи и открыто выражает симпатию фашизму».

Обложка дела Щегоцкого. Центральный государственный архив общественных объединений Украины

Такие показания дал бывший полковник НКВД и председатель правления украинского общества «Динамо» Роман Чирский, арестованный в мае 1938 года.

Этого было достаточно, чтобы вскоре выписать постановление на арест спортсмена с формулировкой о шпионской деятельности.

Приведенные Чирским факты могут быть правдой, вымыслом или преувеличением — точно установить это уже невозможно.

Уроженец Москвы Щегоцкий действительно имел польские корни, на что в частности указывает его фамилия  

По словам приемного сына футболиста Виталия Лищинера, его настоящая фамилия — Шегоцкий. В этой статье применена наиболее распространённая форма, которая, к тому же, чаще всего упоминается в архивном деле. В различных источниках встречаются и другие версии написания — Щеготский, Щегодский

, но был обрусевшим. И в протоколах допросов, и в соответствующей графе всех документов его национальность — русский. Иногда встречаются утверждения о том, что настоящее имя Щегоцкого при рождении — Казимир (в частности, об этом пишет Википедия), и крестили его в костеле. Его приемный сын Виталий Лищинер это опровергает.

Константин Щегоцкий. Фото из семейного архива

Даже просто быть поляком — само по себе было довольно опасным во времена Большого террора. Представители всех «несоветских национальностей» находились в зоне особого риска, но поляки — пожалуй, больше всех. В рамках «польской операции» НКВД  (Одна из национальных массовых операций эпохи Великого террора) огромное количество граждан «записывали» в члены «польского вооруженного подполья» или агентов соответствующей разведки. Оценки расстрелянных в этот период поляков различаются, но в среднем речь идет о цифре порядка 100 000 человек.

Не все было понятно и с социальным происхождением подозреваемого. Сам он называл отца служащим и торговцем, в обоих случаях добавляя прилагательное «мелкий» и объясняя, что в 1918 году Василий Щегоцкий в доле владел столовой и вскоре был «расстрелян за спекуляцию». А вот свидетели-динамовцы — о них мы поговорим отдельно — говорили, что арестант был «из непростой семьи», до революции в их доме якобы было большое количество прислуги, а у маленького Кости — несколько нянь. Соответствующие строки в протоколе допроса подчеркнуты карандашом — то есть информация выглядела для дела интересной.

Однако следствие не стало развивать национальную или социальную тему, то есть выбивать признание в принадлежности к «классово чуждому элементу» или связях с польскими антисоветчиками. Наверное казалось, что показаний о Турции и Корытном будет достаточно.

Из родной Москвы в Киев молодой перспективный игрок Щегоцкий переехал в 1933 году. А уже в следующем — пожалел об этом.

В признании он пишет: «В момент переезда столицы в Киев () киевское руководство абсолютно перестало интересоваться футбольным коллективом, и футболисты буквально голодали. В течение 4½ месяцев не получали зарплату, не устраивались на работу, и нельзя было выехать, поскольку мой военный билет находился в НКВД, и я никак не мог его получить. Из гостиницы, где мы жили, нас выселили, и мне пришлось жить в общежитии стадиона. [Футболист Павел] Комаров, не выдержав всего этого, списался с капитаном команды Днепропетровска, чтобы тот забрал его к себе. Он и [футболист Петр] Лайко приехали за мной, и мы втроем выехали из Киева. Отъехав 5½ часа от Киева, я был снят с поезда, и возвращен этапом назад. Это все говорит о безобразии, которое уже тогда было в «Динамо».

Это событие описано и в мемуарах Щегоцкого. После их прочтения складывается впечатление, что футболист не столько хотел переехать в Днепропетровск, сколько пытался своим демаршем привлечь внимание руководства «Динамо» к проблемам команды — и это действительно помогло.

Динамовцы-свидетели

Судя по документам, после написанных Щегоцким «признаний» целых два месяца дело вообще никак не двигалось. Футболист сидел в тюрьме НКВД на Короленко — сейчас Владимирская — а в ноябре 1938-го был переведен в Лукьяновскою тюрьму. До декабря он не имел возможности переодеться — оставался в той же рубашке, в которой был еще на стадионе. Неизвестно, кто передал ему новую одежду, но точно не жена — в заявлении, находящемся в деле, она утверждает, что до 14 января 1939 года вообще ничего не знала о судьбе мужа.

В ноябре 1938-го наконец начались допросы самого Щегоцкого — он рассказал примерно то же самое, что написал ранее — и свидетелей. Их было шестеро: начальник команды «Динамо» Михаил Демура и игроки киевского клуба Петр Лайко, Николай Махиня, Антон Идзковский, Виктор Шиловский и Павел Комаров. Каждый был футболистом с именем и навсегда вошел в историю клуба. Лайко, например, после ареста Щегоцкого надел капитанскую повязку.

Все без исключения свидетели подтвердили: Щегоцкий вел «разложенческую» работу в коллективе.   

Например, в протоколе допроса Демуры есть такие слова: «[Щегоцкий] устраивал коллективные пьянки, заводил склоки между игроками, все это вредно отражалось на состоянии команды».

В показаниях есть конкретный пример: перед выездным матчем с московским «Торпедо» команда с подачи капитана две ночи подряд якобы играла в карты. Результат, как говорится, на табло: киевляне проиграли со счетом 5:1. Уже тогда игроки якобы начали подозревать, что Щегоцкий специально это устроил.

Демура утверждал, что в мае-июне 1938-го команда находилась в ужасной форме и проигрывала один матч за другим — и виноват в этом был прежде всего Щегоцкий. Лайко говорил то же, но про немного другой период — июнь-июль. Это неправда: из 18 официальных матчей мая-июля (Чемпионат СССР и Кубок УССР) «Динамо» выиграло 12, три завершило вничью и трижды потерпело поражение. Если бы это и было правдой, здесь было одно существенное расхождение с «признанием» Щегоцкого: он, напомним, написал, что вредил команде по заданию Корытного до ареста последнего в 1937 году.

В качестве доказательства того, что Щегоцкий «разлагал» коллектив, Демура приводит такой факт: после ареста футболиста в «Динамо» не было ни одного поражения. И это тоже не соответствует действительности. 4 сентября киевляне проиграли московской команде «Сталинец», и общее соотношение побед, ничьих и поражений за этот период не сильно отличается от «провальных» мая-июля.

Свидетели подтвердили, что их коллега был близок к арестованным спортивным чиновникам — в частности к Чирскому и Корытному.

«Через них получал все необходимое футболистам. Футболисты заявляли, что раньше стоило Щегоцкому позвонить, как сразу же все было. Сам Щегоцкий о прошлом отзывался так: «нет больше хороших мужиков», пытаясь этим подчеркнуть, что сейчас [] руководство относится хуже к футболистам», — рассказывал Демура.

Для Махини странным казалось то, что Щегоцкий раньше всех знал об арестах очередных «врагов народа» — ведь пресса об этом не писала.

Николай Махиня. Фото: Википедия

Историю со стамбульским домом терпимости подтвердили все — Щегоцкий по возвращении сам охотно все рассказал. А вот о связи с Хюсню никто ничего не знал.

Еще одна тема, которую поднимали следователи во время допроса свидетелей — антисоветская агитация из уст Щегоцкого. Большинство подобного не вспоминала, но что-то нашлось. Был в восторге от польской «военщины», а именно внешнего вида местных офицеров — их он увидел в 1935 году, когда через Польшу ехал во Францию на матч сборной УССР с парижской командой «Ред Стар Олимпик».

А еще хвалил жизнь за рубежом.

«Со спортивной жизни Щегоцкий приводил такие примеры, спортсмены в буржуазных странах обеспечены гораздо лучше, чем в Советском Союзе. Рассказывал такой случай, капитан футбольной команды «Ред-Стар», с которой они играли, имеет свою автомашину, на которой приехал на стадион, где проходила игра. Доказывал, что за рубежом каждый спортсмен имеет денежные накопления и в случае, если он окажется не в состоянии больше играть, то он сможет жить на сбережения — откроет торговлю и так далее», — вспоминал Комаров.

Некоторые свидетели указали на конкретный эпизод, после которого Щегоцкий якобы обиделся на советский режим и начал «разлагать» команду. Летом 1937 года он дважды сыграл со сборной Страны Басков  

Страна Басков — автономная область на северо-востоке Испании с мощным сепаратистским движением. Во время гражданской войны между франкистами и республиканцами, большинство басков выступили на стороне вторых. Сборная Страны Басков в 1937 году устроила турне по европейским странам. Таким образом спортсмены собирали средства для семей погибших бойцов и завоевывали симпатии иностранцев к республиканской Испании. В СССР баски сыграли 9 матчей

: в составе «Динамо» и московского «Спартака» — в те времена в СССР подобные «трансферы» на одну игру для международной встречи были привычным делом. Из всех советских команд басков победил только «Спартак».

В качестве награды участников того матча отправили за границу — принять участие в Рабочей Олимпиаде  

Альтернатива обычным Олимпиадам в межвоенный период. Считая Международное олимпийское движение «аристократическим», «буржуазным» и «шовинистическим», организаторы Рабочих Олимпиад пропагандировали развитие спорта среди работников, их единство и солидарность

в бельгийском Антверпене. Всех, кроме Щегоцкого. Почему ему запретили выезд за границу, неизвестно. 

Комаров на допросе утверждал: «Щегоцкий мне объяснил это так, что за рубежом в Польше проживает муж его сестры Александры, и это послужило причиной его отвода от поездки».

Возможно, на самом деле сыграли роль польские корни спортсмена, а может кто-то донес о его высказываниях относительно жизни во Франции. Но в любом случае Щегоцкого сильно задело, что он остался дома.

Одного из свидетелей, голкипера «Динамо» Антона Идзковского, некоторые люди считают виновником ареста Щегоцкого — говорят, будто именно он написал донос, с которого все началось.

«…Якобы Антон Леонардович завидовал Константину Васильевичу — его славе, ордену, капитанской повязке, которая, кроме всего прочего, деньги большие давала», — говорит журналист во время интервью с приемным сыном Щегоцкого.

Сын от самого футболиста ничего подобного не слышал, но уточнил: «Да, друзьями они никогда не были, даже хороших отношений не было… Они оба были этническими поляками, «пшеками», национальный гонор проявлялся и у того, и у того».

Антон Идзковский. Фото: Википедия

Материалы дела эту версию опровергают — старт репрессиям, как мы помним, дали показания Чирского. Что же касается свидетельств Идзковского во время следствия, то какого-то особого желания «утопить» бывшего коллегу в них нет — вратарь говорил примерно то же самое, что другие. В то же время в словах свидетеля, похоже, ощущается упомянутая в интервью зависть — или, по крайней мере, обида на то, что именно капитану доставались все почести: «Щегоцкому все проходило безнаказанно. Он оставался капитаном футбольной команды и даже был награжден Орденом «Знак почета».

В «признании» Щегоцкого тоже есть упрек в адрес голкипера: «В 1936 году в Одессе на месячном тренировочном сборе во время чтения газеты с докладом Сталина, Идзковский заявил, что в свое время Троцкий много сделал для революции. На что ему Махиня начал отрицать, я прекратил читку. А Идзковский продолжал отстаивать свою точку зрения, что он и делал неоднократно».

Показания Щегоцкого содержат несколько упоминаний о том отказе в выезде за границу.

«Узнав в Москве, что я не еду в Антверпен, я попросил Шиловского привезти на мои 50 долл.  макинтош и на оставшиеся деньги — часы. Но Шиловский привез мне часы простой стоимостью максимум 10 долл. Я их ему вернул. Я забрал назад свои деньги совет.  знаками. После этого у нас обострились отношения с Шиловским. Узнав об этом, глава футбольной секции Чирский вызвал меня и сказал, чтобы я отверг свое самолюбие и снова стал с ним другом. Все это, конечно, сказывалось на его и моей игре в процессе матчей».

«Приехал в Киев в плохом настроении. Поездка за границу материально очень выгодна. Смотрю, меня жена встречает с цветами и несколько членов коллектива. Я чуть не обругал жену, считая это насмешкой. Она меня начала приветствовать. На мой вопрос — с чем, ответила, что с награждением орденом «Знак Почета». Я обалдел и ничего не мог понять. С одной стороны не отпустили за границу, с другой орденом награжден на следующий день».

Слова назад

В конце ноября и в начале декабря состоялись две очные ставки Щегоцкого — с Махиней и Комаровым. Свидетели говорили то же, что и раньше, а вот подозреваемый внезапно стал отрицать свою «разлагающую работу». В декабре Щегоцкого снова допросили — теперь он заявлял, что в доме терпимости был только со Старостиным, то есть без Хюсню.

Протоколы этого периода короткие, без уточняющих вопросов — следователь не интересовался, почему футболист вдруг изменил показания.

Арестованный просил следователя устроить очную ставку с Чирским. Но даже если бы тот этого захотел, было уже невозможно — бывшего начальника «Динамо» расстреляли 22 сентября 1938 года.

Следствие подходило к концу и что-то в нем менять никто не собирался. Щегоцкому сначала выдвинули обвинения в шпионаже  (статья 54-6 Уголовного кодекса УССР), вредительстве  (статья 54-7 УК УССР) и участии в контрреволюционной организации  (статья 54-11 УК УССР), но впоследствии квалификацию изменили — оставили только шпионаж, а также добавили статью об антисоветской пропаганде и агитации  статья 54-10 УК УССР. Это выглядит странно, ведь свидетельств о антисоветской агитации из уст Щегоцкого было мало, зато его собственных признаний во вредительской работе по приказу Корытного — достаточно.

Максимальное наказание по каждому из пунктов обвинения — расстрел.

Щегоцкий смог отказаться от всех показаний и все подробно объяснить в январе 1939 года, когда дело рассматривал суд Киевского военного округа.

Он заявил, что «признание» написал под давлением. Рассказал об угрозах следователя, провокацию Ряботенко, заимствование идей в книгах Заковского. Отметил и успехи команды, которую он якобы «разлагал», и то, что количество физкультурников все знали и без него. А еще, как утверждал подсудимый, Хюсню на самом деле не говорил по-русски — он был убежден, что это подтвердили бы советские переводчики, сопровождающие команду. Более того: в 1936 году Хюсню, кажется, вообще не приезжал в СССР.

По словам футболиста, и на последних допросах, и в тюрьме он просил бумагу для того, чтобы в жалобе прокурору описать, как из него выбили признание — но ему отказали.

Свидетели, которых допросили в суде, в целом от показаний не отказывались — но их формулировки теперь были более мягкими.

Список людей, которых должны были допросить в суде. Центральный государственный архив общественных объединений Украины

Например, Демура говорил: «Я не могу признать, что Щегоцкий систематически проводил разложения команды, а просто было два случая выпивки на соревнованиях, на основании которых я и давал показания о недисциплинированности Щегоцкого».

Можно предположить, что следователи во время допросов «обостряли» слова свидетелей, вкладывали в их уста те выражения, которые требовались следствию — а те, не решаясь спорить с чекистами, все подписывали. Такие искажения — обычная практика во времена Большого террора. Например, читая протоколы допросов 1930-х годов, можно увидеть, как малограмотный крестьянин отвечает шаблонными фразами вроде «право-троцкистская террористическая организация», хотя на самом деле скорее всего никогда и не слышал таких слов.

Удовлетворив ходатайство подсудимого, суд допросил двух новых свидетелей — работника «Динамо», адвоката Абрама Гуревича и футболиста — к тому времени уже бывшего — Константина Фомина. Оба, как могли, защищали Щегоцкого. Фомин в частности подтвердил, что Хюсню не знает русского.

Последнее слово подсудимого было лаконичным: «В 1933 году я приехал в киевское «Динамо». Потратил много сил на укрепление коллектива футбольной команды. Заявление Чирского является ложью. Я не был врагом советской власти. Я был честным советским патриотом и честным советским патриотом остался».

Щегоцкому повезло. Суд учел, что спортсмен отказался от своих «признаний», а другие доказательства — слабые. Дело по факту антисоветской агитации прекратили, то есть фактически по этому эпизоду спортсмена оправдали, а по факту шпионажа — отправили прокурору на дополнительное расследование. Щегоцкого оставили под стражей.

На пользу футболисту сыграло время. Если бы суд состоялся на полгода раньше, в разгар Большого террора, шансы на спасение были бы минимальными. А сейчас, после замены Николая Ежова на Лаврентия Берию в должности наркома внутренних дел, масштабы репрессий снизились, и суд не стал закрывать глаза на то, что дело выглядело сфабрикованным.

Георгий Кузьмин в книге «Были и небыли нашего футбола» отмечает: «Чтобы оправдать длительное отсутствие Щегоцкого, была пущена сплетня, что он влюбился в жену шведского консула, сошелся с ней и ради этой женщины на время забросил футбол. Версия была удобной и прижилась, хотя не имела с правдой ничего общего…».

Несуществующее преступление

Впоследствии отдел НКВД, который занимался делом Щегоцкого, расформировали, дополнительное расследование поручили уже другим следователям. Сделали немного — еще по одному разу допросили Щегоцкого и Идзковского, теперь исключительно о Хюсню. Идзковский заявил, что турок все же немного говорил по-русски. В газете нашлось подтверждение того, что Хюсню был в Киеве в 1936 году — но сути дела это не меняло.

Щегоцкий еще требовал допросить Старостина об обстоятельствах той ночи в Стамбуле. «Спартаковец», по его убеждению, должен в частности подтвердить, что они были в доме терпимости часа два, что явно мало для привлечения — особенно учитывая, что сначала у Щегоцкого был секс.

«Андрей Старостин может подтвердить, что перед уходом из заведения мы просили у хозяйки заведения пива; не узнав нас, она свистком вызвала полицейского; мы продолжали при нем настаивать на нашей просьбе, которая была наконец понятой и удовлетворенной.

Это опять-таки доказывает, что никакой компрометации я не боялся».

Киевские чекисты и сами хотели поговорить со Старостиным, но в допросе им было отказано — в деле есть соответствующая справка. Кто и почему решил, что допрашивать московского игрока не надо, в документе не уточняется.

Справка об отказе в допросе Андрея Старостина. Центральный государственный архив общественных объединений Украины

Прокомментировать этот отказ мы попросили историка из российского «Мемориала» Сергея Бондаренко. Он исследовал архивные уголовные дела Старостиных — все четверо братьев-футболистов были репрессированы. На основе этих материалов был создан подкаст «Люди гибнут за Спартак».

«Андрей Старостин и его старший брат Николай пережили очень тяжелый период в 1937-38 годах, когда арестовали многих их друзей и знакомых. Сами они выжили, пожалуй, прежде всего благодаря своим политическим связям — заступничеству Александра Косарева, главы ВЛКСМ, соучредителя «Спартака».

В этом смысле отказ в допросе Андрея Старостина по делу Щегоцкого меня совсем не удивляет — он десятки раз мог быть не только вызван, но уже и арестован, и расстрелян по более ранним делам более близких ему людей, чем Щегоцкий. Если такие дела были спущены на тормозах, то от следователей по делу Щегоцкого вполне можно было отмахнуться.

Ну и вполне возможно, что само дело Щегоцкого уже спускалось на тормозах, ему явно не собирались давать ход. И смысл тогда еще кого-то дополнительно допрашивать, тем более общесоветскую звезду, Андрея Старостина?» — говорит исследователь.

В конце концов дело решили отправить на рассмотрение Особого совещания НКВД.

«Учитывая то, что дополнительным расследованием необходимых для рассмотрения дела в суде данных не получено, а имеющиеся в деле материалы проверить в суде не представляется возможным», — так это объяснялось в документе.

Особое совещание — внесудебный орган сталинских времен, подобный «тройкам» и «двойкам». В отличие от суда, внесудебные органы не слушали и даже не видели фигуранта дела и свидетелей, не изучали подробно документы — только зачитывали короткую справку по сути дела и принимали решения. Дела, в которых была слабая доказательная база, часто как раз отправляли внесудебным органам.

После этого о Щегоцком опять забыли: половину весны, лето и почти всю осень 1939 года дело не двигалось, а он и дальше сидел в Лукьяновской тюрьме.

Наконец 10 ноября Особое совещание объявило вердикт: «За антисоветские связи — зачислить в наказание срок предварительного заключения. Щегоцкого из-под стражи освободить. Дело сдать в архив». 

Иными словами, футболиста все же признали виновным. 15 месяцев, которые он провел в неволе, стали его наказанием.

Выписка из протокола Особого совещания по делу Щегоцкого. Центральный государственный архив общественных объединений Украины

Абсурдность такого решения заключается прежде всего в том, что преступления под названием «антисоветские связи» в Уголовном кодексе не существовало.

«Даже для тех лет это перегиб, ведь они должны были формально «подтянуть» к решению хоть какую-то статью. Однако почему-то не стали этого делать», — говорит известный исследователь архивов спецслужб историк Владимир Бирчак.

К тому же в решении не уточняется, с кем именно были эти антисоветские связи — с Корытным и другими репрессированными чиновниками, с Хюсню или работницей дома терпимости. Похоже, Особое совещание само об этом не задумывалась. И при этом не хотело ни сажать футболиста как шпиона, ни оправдывать его — и прибегла к такому «компромиссу».

25 ноября 1939 года Щегоцкому выдали копию решения Особого совещания и уволили.

В мемуарах футболист писал о тех днях: «… Хилый, похудевший, но счастлив, что справедливость восторжествовала и меня полностью реабилитировали, вышел я на волю. Прежде всего направился на телеграф, чтобы как можно быстрее известить мать о том, что жив, здоров и скоро увижусь с ней. Через два дня мне вернули документы, орден.

Первым прибежал ко мне дорогой друг Василий Правоверов, началось паломничество. Десятки вопросов — что, как, почему, где? Товарищи рассказали о неудачах команды, которая в сезоне 1939 выступала плохо и заняла в чемпионате страны лишь восьмое место».

За время заключения Щегоцкий остался без жилья и семьи — о последнем он подробно не рассказывает, но похоже, что жена ушла от него вместе с дочерью. Казалось, что восстановить спортивную форму и вернуться к футболу не получится — но «Динамо» предлагает ему хотя бы попытаться. Зимой спортсмен лечился в санатории, отдыхал, отъедался, и в новом сезоне 1940 года уже смог выйти на поле в основном составе киевлян.

Все пятеро игроков, которых допрашивали в ходе следствия, оставались в команде. Щегоцкий нигде не упоминает, как сложились отношения с ними.

Ужасные 15 месяцев постепенно забывались, но формально Щегоцкий оставался преступником. Он обратился к наркомам внутренних дел — республиканскому, Ивану Серову, и союзному, Лаврентии Берии — с просьбой способствовать пересмотру дела и снятию с него судимости.

В НКВД, похоже,  были не против — в деле есть решение о возбуждении соответствующего ходатайства перед Особым совещанием. Документ подписан 8 июня 1941 года. Вскоре началась война с Германией, и всем стало не до того.

Меморандум о вербовке Константина Щегоцкого. Центральный государственный архив общественных объединений Украины

Некоторых арестованных чекисты вербовали в качестве агентов. Кому-то это помогало выйти на свободу, а кому-то нет — например, бывшему милиционеру Ряботенку. Обычно в материалах уголовного дела нет прямых подтверждений или опровержений того, что человек стал агентом. Но в деле Щегоцкого есть меморандум, в котором говорится: «Вербовать нельзя, поскольку полностью [перед следствием] себя не разоблачил и от ранее данных показаний отказался».

Дорога на восток

В начале Великой Отечественной войны Щегоцкий был назначен инструктором военно-физической подготовки отряда военизированной пожарной охраны НКВД. 19 сентября 1941 советские войска оставляли Киев. Колонна, в которой выезжал из города Щегоцкий, попала во вражеское окружение.

В мемуарах он описывал, как более двух месяцев пешком шел на восток болотами и хуторами, прячась от немцев. Футболист позже любил вспоминать, что орден «Знак почета», которым его наградили перед арестом, он тогда сохранил, зашив в нижнем белье.

С Щегоцким были еще несколько человек, в том числе его друг по прозвищу «Ячик» — администратор «Динамо» Исаак Ячменников. На суде в 1939 году спортсмен ходатайствовал о его допросе в качестве свидетеля. Однажды Ячменникова так замерз, что уговорил своих попутчиков отпустить его одного в село — получить теплых вещей и еды. Больше его не видели — вероятно, схватили немцы.

«Уже после войны бывший вратарь, а затем инструктор республиканского комитета по физкультуре и спорту В. Ямочный рассказал мне, что встретился с Ячиком в страшном Дарницком немецком лагере для военнопленных. Тот был в одном только белье, имел ужасный вид. Поговорить им не удалось…» — пишет Щегоцкий в мемуарах.

После долгих лишений Щегоцкий и его попутчик Семен Мордерер добрались до Ростовской области и оказались на подконтрольной СССР территории.

Уже после войны Министерство госбезопасности писало о Щегоцком: «С 19 сентября по 29 ноября 1941 находился во вражеском окружении, шел не один. Сомнительных и подозрительных моментов за время пребывания на территории противника и при выходе из окружения нет».

Этой версии противоречит один документ, хранящийся в Государственном архиве Киевской области. Он был создан в конце сентября или в октябре 1941 года — то есть во время немецкой оккупации украинской столицы. Адресован документ председателю городской управы Александру Оглоблину.

«Секция Физкультуры при отделе Образования просит Вас помочь в деле освобождения лучших мастеров спорта Украины — футболистов сборной команды Киева, которые сейчас находятся как военнопленные в лагерях в Боярке», — обращаются к бургомистру председатели секции и отдела.

Они приводят список из восьми футболистов. Под номером 6 — «Щегоцкий Кость, 1911 г., украинец, беспартийный, мастер спорта Динамо, был арестован по политическому делу и сидел в тюрьме в 1938-1939 г.».

Привлекает внимание среди прочего, что поляка/россиянина Щегоцкого на этот раз записали украинцем  

Собственно, все футболисты в списке указаны как украинцы — хотя, например, Николай Трусевич был евреем

, а его имя подается в «украинизированной» форме — Кость.

Ходатайство об освобождении пленных футболистов. Государственный архив Киевской области

Почти  о всех других спортсменах из списка хорошо известно, что они действительно находились в оккупированном Киеве — в частности приняли участие в «матче смерти»  

. Троих — Ивана Кузьменко, Николай Трусевич и Алексея Клименко — немцы расстреляли в Сырецком лагере 24 февраля 1943 года. Николай Коротких погиб во время пыток в гестапо.

Так что вполне возможно, что футболист действительно попал в плен во время окружения и содержался в Боярском лагере. Ему удалось бежать — из тех лагерей бежали часто. А дальше все происходило примерно так, как описано в воспоминаниях. Щегоцкий решил никому не рассказывать, что был в плену — это могло принести ненужные проблемы — как минимум, тщательные допросы чекистами.

В МГБ позже подчеркивали, что динамовец выходил из окружения не один — как лишнее подтверждение того, что его словам можно верить. Но Семен Мордерер, с которым герой статьи перешел линию фронта, мог не знать о плене — ведь они были вместе не с самого начала пути — или не стал «сдавать» товарища.

В то же время нельзя исключать, что Щегоцкого занесли в этот список по ошибке.

Вероятность того, что эту загадку можно решить с помощью архивов, крайне низкая. В первые месяцы войны, когда в плен попало огромное количество красноармейцев, таких лагерей было много — и документов после них почти не сохранилось.

На неоккупированной территории Щегоцкий сначала тренировал пожарных в Купянске и Ворошиловграде (сейчас — Луганск), а затем играл в футбол в Казани и Ташкенте.

Как сложилась судьба у тех «динамовцев», которые свидетельствовали по делу Щегоцкого? Большинство успели эвакуироваться. Махиня и Фомин воевали, были награждены. После войны почти все работали тренерами.

Совсем другая история — у Павла Комарова. Он остался в захваченном немцами Киеве. Входил в состав уже упомянутой команды «Старт», вышел на поле во время «матча смерти».

Точных данных о судьбе Комарова после 1943 года нет. Чаще всего встречается утверждение, что немцы, отступая из Киева, вывезли его с собой. Добровольно или принудительно — неизвестно.

«…Исчезновение с немцами известного нападающего Павла Комарова до сих пор остается неразгаданной тайной. По свидетельству Макара Гончаренко, Комаров служил в Сырецком лагере надзирателем, доносил на своих. Эту версию поддерживал и Николай Махиня, но со слов третьих лиц. По свидетельству же Михаила Путистина, Комаров никого не предавал. По утверждению Константина Щегоцкого, Павел еще в юности мечтал жить за границей», — пишет Георгий Кузьмин в своей книге.

Футболист якобы некоторое время работал на немецком заводе «Мессершмидт», в конце войны оказался в Шотландии, а затем пересек океан и поселился в Канаде, где и умер. В некоторых публикациях без ссылки на источник утверждается, что во время Олимпиады 1956 года в Мельбурне Комаров подходил к украинским спортсменам, пытаясь расспросить о судьбе старых товарищей по «Динамо», но те общаться не стали.

По другим версиям Комаров погиб во время войны в Киеве или Польше.

(Не)реабилитирован

После войны Щегоцкий возвращается в Украину. Один сезон он тренировал одесский клуб «Пищевик», следующие два — родное «Динамо», а дальше — разные клубы, не только киевские.

Константин Щегоцкий. Фото из семейного архива

Судимость с футболиста перед самой войной снять не успели. Но он был убежден, что успели — секретарь Берии еще тогда сказал, что ходатайство удовлетворили.

«После моего заключения я около шести лет работал в органах МВД и мне никто, нигде и никогда не вспоминал о моем аресте и только теперь, за девять лет, выяснилось, что это обвинение с меня не снято», — писал он в 1949 году.

Опять от него пошли заявления в высокие кабинеты с просьбой восстановить справедливость. На этот раз ничто не помешало завершить все бюрократические процедуры. Но ответ на ходатайство был неожиданным: отклонить.

Документ об отказе в снятии судимости с Щегоцкого. Центральный государственный архив общественных объединений Украины

Почему было принято такое решение — Щегоцкому никто не объяснял, по крайней мере официально. Но в деле причины отказа названы.

Во-первых, в эвакуации он стал фигурантом дела-формуляра с окраской «немецкий шпионаж»  

Если чекисты подозревали человека в каких-то преступлениях, но не планировали сразу арестовывать его — например, имели недостаточно доказательств или хотели лучше его изучить — они начинали наблюдение за ним, собирая информацию, которая поступала, в дело-формуляр. Окраска — это то, в чем прежде всего подозревали человека, создавая дело-формуляр — например, «немецкий шпионаж», «антисоветская агитация».

. Дело в том, что в Ташкенте у футболиста начались отношения с Елизаветой Гейхер. Если верить документу, она в 1943-1944 годах за взятки помогала освободиться от призыва тем, кто не желал служить в армии — «мошенническим путем занималась приобретением железнодорожных билетов для различных лиц» и «осуществляла ряд других преступлений».

В 1944-м СМЕРШ (В годы Второй Мировой такое название носили три отдельные контрразведывательные структуры при различных ведомствах. В данном случае речь идет о СМЕРШ при НКВД) арестовал Гейхер. Ее судили за разглашение сведений, не подлежащих оглашению (статья 153 УК Узбекской ССР), спекуляцию (статья 175 УК Узбекской ССР) и мошенничество (статья 233 УК Узбекской ССР). Приговор — 5 лет лагерей. В 1945 году наказание сначала уменьшили до двух лет, а затем женщину освободили по амнистии. Судя по документам, Щегоцкому предложили ехать в Киев и тренировать «Динамо» еще в 1945 году, но он ждал, пока Гейхер выйдет на свободу, чтобы поехать в Украину с ней. Так впоследствии и сделал, но, вероятно, к тому времени предложение от киевлян стало неактуальным — поэтому он ушел в московский «Пищевик».

Судя по документу, Щегоцкий не был непосредственно связан с деятельностью Гейхер. Однако отношения с ней — уже основание возбудить отдельное дело против него, отрицательная строчка в биографии и повод не снимать судимость. В НКВД сначала считали, что, поскольку деятельность Гейхер вредит обороноспособности страны, она может работать на врага — поэтому дело должно иметь именно такой окрас.

С Елизаветой Гейхер Щегоцкий прожил до конца жизни.

В документе утверждается, что из «Пищевика» тренера уволили за растрату.

Не забыли в Министерстве госбезопасности и о социальном происхождении и родственниках Щегоцкого. В документе его отец фигурирует как поставщик вин за границу, мать — как владелица ресторана. Мужья двух его сестер ранее были репрессированы.

Именно эти «компрометирующие материалы» и определили решение об отказе в реабилитации.

В 1972 году в киевском издательстве «Здоровье» вышла книга «В игре и вне игры» — воспоминания Щегоцкого, записанные и литературно обработанные журналистом К. Михайленко (Под этим псевдонимом работал Михаил Каганович — племянник известного советского политика Лазаря Кагановича). Тема сталинских репрессий в то время если где-то и упоминалась, то мимоходом, без деталей, прикрытая эвфемизмами вроде «ошибки времен культа личности». Именно в таком духе в книге и описано заключение футболиста, совсем промолчать о котором было невозможно. В нескольких предложениях Щегоцкий рассказывает, как его пригласили на «прием», который в результате «продолжался… пятнадцать месяцев». А дальше он «слабый, похудевший, но счастливый» выходит на свободу и едет к родным в Москву.

«В игре и вне игры» — воспоминания Константина Щегоцкого

Второе, дополненное издание книги вышло в 1991 году — уже после смерти футболиста. На этот раз подробностей заключения и следствия было значительно больше — о сталинских временах уже можно было писать, как хочешь. Щегоцкий описывает камеру — в ней было несколько десятков человек, в основном такие же, как он, репрессированные по политическим статьям. Когда герой статьи сказал, что он футболист, камера взорвалась от смеха — настолько абсурдным выглядело то, что из спортсмена «лепили» шпиона.

«В чем меня обвиняли? Следователь кричал: «На кого работаешь? Чей ты шпион? Польский, румынский, португальский?» И каждый раз бил, чтобы я скорее признался. На всю жизнь запомнил я интенсивные допросы в течение двенадцати суток в 21-й комнате на четвертом этаже Наркомата внутренних дел УССР», — рассказывает Щегоцкий.

Прочитав уголовное дело, мы понимаем, что футболист в своих воспоминаниях не всегда искренен. Он утверждает, что выбить признание у него так и не удалось. Своей судимости Щегоцкий, похоже, стеснялся, и публично о ней не вспоминал — в обоих изданиях книги есть его слова о том, что на свободу он вышел полностью реабилитированным.

В 2020 году книга «В игре и вне игры» была переиздана снова. За основу была взята первая версия воспоминаний.

Совсем фантастическая версия об аресте Щегоцкого была изложена в его посмертном интервью, которое вышло в киевской газете «Теленеделя» в 1989 году. Там футболист якобы объясняет все так: «Динамо» с разгромным счетом 0:6 проиграло московскому ЦДКА, лидер УССР Лазарь Каганович отчитал за это футболистов и получил резкий ответ от Щегоцкого. Из-за этого конфликта его, на самом деле, и посадили.

Это не может быть правдой хотя бы потому, что киевляне в том сезоне не проигрывали ЦДКА, а Каганович возглавил республику лишь в 1947 году. Но история «пошла в народ», на нее ссылались несколько изданий, посвященных истории футбола.

Автором материала был уже покойный журналист Игорь Конончук. Георгий Кузьмин в своей книге рассказывает, что когда-то при встрече с ним расспросил об обстоятельствах записи того интервью.

Константин Щегоцкий в старости. Фото из семейного архива

«Конончук признался, что это был частный разговор под бутылку, и он именно так запомнил факты, изложенные ветераном. Опровергать чушь было некому. Рассказчик к моменту публикации уже умер. Но почему никто не смог заглянуть в справочники? Талантливый репортер широкого диапазона, который редко занимался именно футбольной журналистикой, Игорь обещал при случае исправить свою ошибку. Но, к сожалению, не успел или не захотел», — добавляет Кузьмин.

В начале 1989 года Президиум Верховного Совета СССР издал указ «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30-40-х и начала 50-х годов». Тысячи осужденных в сталинские времена ждали этого момента десятилетиями. В мае того же года на имя Константина Щегоцкого по почте была отправлена справка о том, что он считается реабилитированным. Но было поздно: несколькими месяцами ранее, 23 января, он умер.

Справка о реабилитации Константина Щегоцкого. Центральный государственный архив общественных объединений Украины

Как Щегоцкий относился к режиму, который украл более года его молодости и отказал в реабилитации? Виталий Лищинер говорит, что Сталина отец уважал.

Автор: Эдуард Андрющенко; «Ґрати»