«Аттракцион садизма». Как устроена машина подавления в Беларуси: люди снаружи

– Де-вять ча-со-о-ов!

В сломанное Ольгой Павловой и на щель приоткрытое окошко камеры доносится этот крик.

– Де-вять ча-со-ов ут-ра!

В камере всегда горит свет, день или ночь – понять трудно. И нет обычного тюремного распорядка: подъем, завтрак, поверка, обед, прогулка, ужин, отбой – ничего этого нет, тюремщики не успевают. Поэтому совершенно теряется ощущение времени, и, если бы не волонтеры, которые разбили свой лагерь у ворот тюрьмы и выкрикивают время, узницы камеры #18 не знали бы, три часа они провели здесь, или трое суток, или 300 суток, или там, снаружи, произошел конец света, а их просто забыли в камере и не взяли в вечность.

– Две-над-цать ча-со-ов!

И это значит жизнь идет, время движется, срок, который остается просидеть под арестом, сокращается, а у ворот тюрьмы в знак солидарности с тобой – целая толпа.

Этих волонтеров за тюремной стеной Ольга Павлова не видит, но в щель, на которую ей удалось сдвинуть решетку и раму, просовывает руку и сигнализирует неизвестно кому, растопыривая пальцы: пять, пять суток, она осуждена на пять суток ареста.

Волонтеры из-за стены видят эту женскую руку в тюремном окне, догадываются даже, что рука о чем-то сигнализирует, но как поймешь, о чем? Нас тут пятеро? Пальцы сжимаются и разжимаются. Как это понять? Плюсовать пятерки? Пять, десять, пятнадцать, двадцать? Им дали 20 суток? 20 лет? Их там 20 человек в камере? Не может быть так много. На Окрестина все камеры маленькие – так говорят те из волонтеров, что побывали в этой тюрьме, те, что подсказали выкрикивать время.

Еще они выкрикивают имена. Не очень понятно чьи. Свои? Дескать, я тут стою, имярек, услышь меня, любимая имярекла? Или, наоборот, они выкрикивают имена узников, о судьбе которых ничего не знают, которых не могут найти, – выкрикивают в надежде, что узники смогут подать какой-то сигнал или хотя бы будут знать, что их ищут? Ольга Павлова склоняется к последнему и решает, что, если услышит выкрикиваемое толпой волонтеров имя кого-то из сокамерниц, то будет показывать в окно оттопыренный большой палец. Но имена выкрикивают в основном мужские.

Главное – выкрикивать хоть что-нибудь. Любой крик снаружи сообщает узницам, что кто-то думает о них.

Взломщики и альпинисты

Олеся С., сидя в камере, требуя встречи с российским консулом и не получая от Родины никакой помощи, надеется, что кто-то из друзей звонит сейчас в посольство России. А когда освободится, узнает: да, звонили, оборвали телефоны.

Жанна Л. и Полина З. переживают за свою собачку. Как там песик, думает Жанна, мужа ведь тоже арестовали у Жанны на глазах. Когда Жанна освободится, то узнает: нормально все с собачкой. Мужа побили, но отпустили, пес нашелся. Но для спасения тех животных, что остались в квартирах, где люди были арестованы целыми семьями, проведены настоящие спасательные операции. Волонтеры организовали бригаду промышленных альпинистов. По наводке соседей, если все жители квартиры арестованы, альпинисты залезали в окна, кормили и выгуливали животных.

И еще организовали бригаду взломщиков. Если все арестованы, а за запертой дверью на пять суток осталась собака, то взламывали аккуратно дверь, гуляли с собакой, кормили собаку, меняли личинку замка и по возвращении отдавали хозяевам довольного пса и новые ключи от квартиры. Вы спросите, как такое возможно? Как возможно в городе работать бригаде взломщиков-робингудов? Так ведь все понимают абсурд августовских арестов и необходимость взламывать двери. И соседи понимают, и домовый комитет, и даже участковый милиционер не чужд солидарности.

Детей, к слову сказать, если у кого остались без присмотра, на время ареста родителей разбирают по домам соседи и родственники.

Сидя в камере, Катя К. из мыслей о воле больше всего терзается двумя: как найти арестованного с нею вместе мужа и не уволят ли с работы за вынужденный прогул. После освобождения выяснилось, что с работы мало того, что не уволили, а дали премию на послетюремную реабилитацию. А мужу кто-то пронес в камеру мобильный телефон, он смог позвонить и рассказать, где сидит и когда освобождается. Юля Филиппова тоже переживала, не уволят ли, и еще беспокоилась, как там справится без нее пожилая мама. После освобождения выяснилось, что Юлин начальник, пока Юля была в тюрьме, звонил Юлиной маме, предлагал привезти продукты и деньги, а самой Юле дал отпуск, чтобы после тюрьмы прийти в себя.

В Жодино, куда многих заключенных этапировали к концу третьего дня, люди распахивали двери, открывали квартиры и подъезды, предлагали дежурившим у стен тюрьмы волонтерам и родственникам заключенных переночевать, поесть, помыться, справить нужду. И ничего не пропало. Ни один вор не воспользовался раскрытыми настежь дверьми, ни одна распахнутая квартира не подверглась краже.

Про воров, кстати, надо сказать, что, когда узниц камеры #18 привезли в Жодино, заключенные там воры устроили бунт – кричали, что это они должны сидеть тут, в тюрьме, а девчонки не должны. Требовали у начальства немедленно баб отпустить.

Шнурки и молитвы

Когда узниц камеры #18 этапировали с улицы Окрестина в Жодино, когда их автозак проезжал сквозь толпу волонтеров, те из них, что постарше, крестили арестованных, плакали по ним и за них молились. Литургия заключенных: «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси».
А те волонтеры, что помоложе, заглядывали в окна – не из праздного любопытства, но узнать кого-то в лицо. Так Таню П. узнала приятельница отца, отыскала его и доложила, что дочь жива, кажется, здорова и этапирована из тюрьмы на Окрестина в жодинскую тюрьму.

А когда узниц отпускали, у волонтеров были для них целые вороха подарков. Юля Г., Олеся С., Ганна Л. вспоминают гору шнурков. Свои-то шнурки у заключенных отобрали и не вернули, так можно было выбрать новые – любого цвета и длины. А еще одежда – мужская, женская, любая. Своя-то рваная, грязная и пропитавшаяся тюремным смрадом. Так что выбирай, любую выбирай, надевай и носи. Даром.

Едва Юля Филиппова шагнула из тюрьмы на волю, к ней подбежала женщина с миской горячего борща. Как и разогрела-то в походных условиях? Борщ был жирный и густой, так что стояла ложка, с первого взгляда видно, что женщина вложила в этот борщ всю душу и все свое достояние. Но Юля не ела четыре дня, боялась, что если съест жирного и мясного, то не миновать желудочных колик. Спросила, нет ли чего-нибудь полегче, например яблока. Яблоко? Милая моя! И тут же нашлось для Юли три килограмма яблок, причем на любой вкус, кислые и сладкие, от магазинных глянцевых до своих, домашних, только что с ветки.

Освобождаясь в Жодино, узницы наши беспокоились, как будут добираться, не имея денег на железнодорожный билет, – отобрали же деньги и не вернули. Но никому не пришлось потратить на возвращение домой ни копейки. Кого не встретили родственники, тех доставили до самого дома волонтеры, нарочно приехавшие на своих машинах, чтобы узников развозить.

К Олесе С. подошел большой мужчина, предложил доставить домой. Олеся на секунду испугалась. Освободили ее к ночи. Боязно было ехать через леса с незнакомым мужчиной одной. Но оказалось, что и об этом позаботился волонтер – взял с собой дочку, дочка просто сидела с отцом и Олесей в машине, демонстрировала благонамеренность и внушала доверие.

Почти обязательно, даже если было не по пути, таксисты-волонтеры катали освободившихся узниц по центру города, показывали – это были самые красивые дни протеста, женщины в белых одеждах и с цветами стояли повсюду, их красота, и нежность, и беззащитность были протест.

А были же еще добровольные юристы, чтобы помочь зафиксировать побои и оформить жалобы. Были добровольные психологи, чтобы – хочешь прямо под стенами тюрьмы, хочешь потом – поговорить об этом. Были целые команды, которые искали в кучах перепутанного в тюрьме скарба потерянные заключенными вещи.

Когда узницы разъехались по домам и добрались до интернета, в социальных сетях на них обрушилось море поддержки. Все эти пять дней заключения знакомые люди и незнакомые писали и писали им в социальных сетях слова сочувствия. Лена А. читала эти послания солидарности… де-вять ча-со-о-ов.